Выпуск 1.Том 4

Кристи Агата

Элен улыбнулась:

– Возможно, Джордж, столик понадобится мне самой. – Она намеренно переменила тему, обратившись к иностранному гостю: – Боюсь, все это очень скучно для вас, мсье Понтарлье.

– Вовсе нет, мадам. Я считаю привилегией быть допущенным к вашим семейным делам. – Пуаро отвесил поклон. – Я хотел бы сказать… простите, выразить свои сожаления, что этот дом переходит из ваших рук в руки посторонних. Несомненно, это большое горе.

– Мы ни о чем не сожалеем, – заверила его Сьюзен.

– Вы очень любезны, мадам. Для

моих пожилых страдальцев это будет прекрасным убежищем. Здесь так мирно и спокойно! Умоляю вас помнить об этом, если когда-нибудь вами овладеют недобрые чувства. Я слышал, что дом хотела приобрести какая-то школа – не обычная, а нечто вроде монастыря, руководимая religieuses… кажется, у вас их называют «монахини». Возможно, вы предпочли бы это?

– Ничуть не бывало, – возразил Джордж.

– Ордена Святого Сердца Девы Марии, – продолжал Пуаро. – К счастью, щедрость неизвестного благотворителя позволила нам предложить более высокую цену. – Он обернулся к мисс Гилкрист: – Кажется, вам не нравятся монахини?

Мисс Гилкрист покраснела и выглядела смущенной.

– Право, мсье Понтарлье, вы не должны думать… Я имею в виду, тут нет ничего личного. Просто я не вижу смысла в том, чтобы отгораживаться от мира таким образом, – по-моему, это не нужно и даже в какой-то мере эгоистично. Я не говорю о тех монахинях, которые преподают или помогают бедным, – уверена, что это самые неэгоистичные женщины в мире и что они приносят много пользы…

– Не могу себе представить, чтобы я захотела стать монахиней, – заметила Сьюзен.

– Выглядят они очень колоритно, – промолвила Розамунд. – Помните, когда в прошлом году возобновили постановку «Чуда», Соня Уэллс смотрелась просто великолепно в костюме монахини.

– Не возьму в толк, – сказал Джордж, – почему Господу должны нравиться средневековые одеяния? Ведь монашки наряжаются именно так. Их платье громоздко, негигиенично и непрактично.

– К тому же оно делает их похожими друг на друга, не так ли? – подхватила мисс Гилкрист. – Конечно, это глупо, но я испугалась, когда жила у миссис Эбернети и туда явилась монахиня собирать пожертвования. Мне почудилось, будто это та же монахиня, которая приходила в коттедж в Литчетт-Сент-Мэри в день дознания по поводу смерти бедной миссис Ланскене. Мне показалось, что она повсюду меня преследует!

– Я думал, монахини ходят за пожертвованиями по двое, – заметил Джордж. – Кажется, на этом построен какой-то детективный роман.

– В тот раз приходила только одна, – отозвалась мисс Гилкрист. – Возможно, теперь им приходится на всем экономить. Как бы то ни было, это оказалась совсем другая монахиня, потому что та собирала деньги на орган для церкви Святого… кажется, Варнавы, а эта – на что-то связанное с детьми.

– Но черты лица у них были похожи? – заинтересованно осведомился Эркюль Пуаро.

Мисс Гилкрист обернулась к нему:

– Пожалуй, да. Та же верхняя губа – как будто там были усы. Думаю, это меня и встревожило – я вообще

тогда нервничала и сразу припомнила истории из времен войны о монахинях, которые в действительности были мужчинами – людьми пятой колонны, сброшенными с парашютами. Конечно, потом я поняла, что это глупости.

– Монашеское одеяние – хорошая маскировка, – задумчиво промолвила Сьюзен. – Оно скрывает ноги.

– Все дело в том, – снова заговорил Джордж, – что люди редко смотрят друг на друга внимательно. Поэтому свидетели в суде так часто совершенно по-разному описывают одного и того же человека: высоким и низеньким, худым и толстым, блондином и брюнетом, в темном костюме и в светлом и так далее. Конечно, попадаются и надежные свидетели, но их нелегко определить.

– А иногда, – добавила Сьюзен, – смотришь на себя в зеркало и не знаешь, кто это. Выглядит вроде знакомо. Ты говоришь себе: «Это кто-то, кого я хорошо знаю», а потом внезапно понимаешь, что это ты и есть.

– Было бы куда труднее, – сказал Джордж, – если бы ты мог видеть себя какой ты есть, а не в зеркале.

– Почему? – озадаченным тоном спросила Розамунд.

– Потому что никто не видит себя так, как его видят другие. Все видят себя только в зеркальном – перевернутом отражении.

– Разве это что-то меняет?

– Конечно, – быстро ответила Сьюзен. – Ведь человеческие лица не полностью симметричны. У людей бывают неодинаковые брови, кривые рты, носы неправильной формы. Могу тебе продемонстрировать… У кого есть карандаш?

Кто-то извлек карандаш, и они начали экспериментировать, прикладывая карандаш к разным сторонам носа и со смехом подмечая различия в углах.

Атмосфера почти полностью разрядилась. Все пришли в хорошее настроение. Это уже не были наследники Ричарда Эбернети, собравшиеся для раздела имущества, – просто веселая компания, прибывшая в деревню на уик-энд.

Только Элен Эбернети сидела молча, погрузившись в раздумья.

Эркюль Пуаро со вздохом поднялся и вежливо пожелал хозяйке доброй ночи.

– Возможно, мадам, мне следует проститься. Мой поезд отбывает завтра в девять утра. Это очень рано. Поэтому позвольте поблагодарить вас сейчас за вашу доброту и гостеприимство. Дата передачи дома будет согласована с мистером Энтуислом – разумеется, с учетом ваших пожеланий.

– Мне подойдет любое время, мсье Понтарлье. Я… я уже закончила все, для чего приехала сюда.

– Вы вернетесь на свою виллу на Кипре?

– Да. – На губах Элен Эбернети мелькнула едва заметная улыбка.

– И вы не испытываете сожалений? – допытывался Пуаро.

– Покидая Англию? Или вы имеете в виду «Эндерби»?

– Я имею в виду этот дом.

– Нет. Какой смысл цепляться за прошлое? С прошлым нужно уметь расставаться.

– Да, если это возможно. – Пуаро виновато улыбнулся окружавшим его вежливым лицам. – Иногда прошлое не желает уходить в забвение. Оно стоит рядом и говорит: «Со мной еще не кончено».