Выпуск II. Том 5

Кристи Агата

— Eh bien, [76] мой друг, скажите мне в этом случае только два слова — «коробка шоколада». Согласны?

— По рукам!

— Кроме того, это был особый случай, — задумчиво произнес Пуаро. — Когда я, без сомнения, самый светлый ум в Европе, позволил себе быть великодушным!

— Коробка шоколада, — тихо проговорил я.

— Pardon, mon ami? [77]

Я посмотрел на невинное лицо Пуаро, который вопрошающе повернулся ко мне, и в глубине души почувствовал угрызения совести. Мне часто бывало с ним нелегко, но я, хотя и не обладал самым светлым умом в Европе, тоже мог позволить себе быть великодушным.

76

Ну,

ладно (фр.).

77

Извините, друг мой? (фр.)

— Ничего, — солгал я и снова раскурил трубку, улыбаясь самому себе.

Тайна испанской шали

Блуждающий взгляд мистера Иствуда остановился на потолке, оттуда переместился на пол, а затем на правую стену. Усилием воли мистер Иствуд заставил его вернуться к стоявшей перед ним пишущей машинке.

Девственная чистота бумажного листа была нарушена названием, отпечатанным большими буквами:

ТАЙНА ВТОРОГО ОГУРЦА

Отличное название. Остановит и заинтригует кого угодно. «„Тайна второго огурца“, — подумает читатель. — О чем бы это? Огурец? Тем более второй! Такой рассказ нельзя не прочесть». И он будет ошеломлен той изумительнейшей легкостью, с которой этот мастер детективного жанра сплел столь восхитительный сюжет вокруг обыкновенного огурца.

Но… хотя Энтони Иствуд знал, каким должен быть новый рассказ, он почему-то никак не мог начать его. Известно, что главное в любом рассказе название и сюжет, остальное — просто кропотливая подгонка; иногда название само определяет сюжет, и тогда только успевай записывать, но сейчас оно уже — и весьма удачное — возникло, а в голове его — ни малейшего намека на сюжет.

Взгляд Энтони Иствуда с тоской снова устремился к потолку, но вдохновение не приходило.

— Я назову героиню, — вслух сказал Энтони, чтобы как-то подстегнуть себя, — Соней или Долорес, у нее будет бледная — но не как у больных, а бархатисто-матовая кожа и глаза, как два бездонных омута. А имя героя будет Джордж или Джон — что-нибудь короткое и чисто британское. А садовник придется ввести садовника, чтобы как-то притянуть сюда огурец, — садовник мог бы быть шотландцем, который до смешного боится ранних заморозков.

Подобный метод иногда срабатывал, но сегодня он не помогал. И хотя Энтони совершенно отчетливо представлял себе Соню, Джорджа и садовника, они не проявляли ни малейшего желания включаться в действие.

«Конечно, я мог бы взять вместо огурца банан, — в отчаянии подумал Энтони, — или латук', а то и брюссельскую капусту… Брюссельская капуста… стоп-стоп… А что, это мысль! Тут и шифрограмма… Брюссель… украденные акции… зловещий бельгийский барон…»

Но это был лишь случайный проблеск. Бельгийский барон решительно не захотел материализоваться, к тому же Энтони вовремя вспомнил, что огурцы и ранние заморозки несовместимы, а это исключает комичные переживания шотландского садовника.

— Черт бы меня побрал! — в сердцах воскликнул мистер Иствуд.

Он вскочил и схватил «Дейли мейл». Быть может, в разделе криминальной хроники найдется что-нибудь вдохновляющее. Однако новости в это утро были в основном политические. Мистер Иствуд с отвращением отбросил газету.

Взгляд его упал на роман, лежавший на столе. Закрыв глаза, он ткнул пальцем в одну из его страниц. Слово, указанное самой судьбой, было «овцы». И сразу же воображение услужливо развернуло перед ним долгожданный сюжет во всех подробностях. Хорошенькая девушка, возлюбленный убит на войне… ее разум слегка помутился… присматривает за овцами в горах Шотландии, мистическая встреча с покойным возлюбленным… Эффектный финал: стадо овец, игра лунного света — словно на каком-нибудь академическом полотне — а девушка, мертвая, лежит на снегу, и на нем две дорожки следов Это мог бы быть прекрасный рассказ. Энтони, вздохнув,

сердито тряхнул головой, чтобы освободиться от его власти. Потому что слишком хорошо знал: редактору, с которым он обычно имеет дело, такой рассказ, как бы прекрасен он ни был, не нужен. В рассказах, которые были ему нужны и за которые он выкладывал кругленькую сумму, действовали загадочная темноволосая женщина, сраженная ножом в сердце, и молодой несправедливо подозреваемый герой, в сюжете фигурировало множество фантастических догадок, ну а тайна неожиданно распутывалась благодаря еще более неожиданной — вроде его «второго огурца»! — улике, а убийцей оказался вполне тихий и безобидный персонаж.

«Хотя, — размышлял Энтони, — десять к одному, что редактор даст рассказу совсем другое название — что-нибудь эдакое, с душком, ну, например, „Самое мерзкое убийство“, причем даже не подумает спросить у меня на это разрешения. А-а, черт бы побрал этот телефон!»

Он в раздражении снял трубку. Дважды уже за последний час ему пришлось подходить к аппарату, сначала кто-то ошибся номером, потом он вынужден был принять приглашение на обед к одной кокетливой светской даме, которую ненавидел лютой ненавистью, но которой не мог отказать, поскольку она была очень назойливой.

— Алло! — проворчал он в трубку.

Ему ответил женский голос, мягкий и ласковый, с едва заметным иностранным акцентом:

— Это ты, милый?

— Э-э-э… — растерянно протянул мистер Иствуд. — А кто говорит?

— Это я, Кармен. Мне угрожают… я так боюсь… прошу тебя, приезжай как можно скорее, меня могут в любой момент убить.

— Простите, — вежливо сказал мистер Иствуд. — Боюсь, вы набрали не тот…

Но она не дала ему договорить:

— Madre de Dios! [78] Они уже близко. Они меня убьют, если узнают, что я тебе звонила. Неужели ты этого хочешь? Поспеши. Если ты не приедешь, ты меня больше не увидишь. Надеюсь, ты помнишь: Керк-стрит, триста двадцать, пароль «огурец». Тсс-с-с…

78

Святая Богородица (исп.).

Он услышал слабый щелчок — незнакомка повесила трубку. В полном ошеломлении мистер Иствуд пересек комнату, подошел к жестянке с табаком и принялся набивать трубку.

«Черт возьми, вероятно, это какой-то фокус моего подсознания, размышлял он. — Неужели она действительно сказала „огурец“? Или мне почудилось?»

Он в нерешительности расхаживал по комнате. «Керк-стрит, триста двадцать. Интересно, в чем там дело? Она кого-то ждет. Как жаль, что я не объяснил ей… Керк-стрит, триста двадцать. Пароль „огурец“… О-о, это, наконец, невыносимо, это нелепо, это галлюцинация, болезненная фантазия перетруженного мозга».

Он со злостью посмотрел на пишущую машинку.

«Ну какая от тебя польза, хотел бы я знать? Смотрю на тебя все утро, а много ли ты мне помогла? Автор должен брать сюжеты из жизни. Из жизни, ясно? Вот я сейчас пойду и добуду такой сюжет».

Он нахлобучил шляпу, окинул любовным взглядом свою коллекцию старинной эмали и вышел из дома.

Как известно большинству лондонцев, Керк-стрит — это ужасно длинная бестолковая улица, занятая в основном антикварными лавками, где торгуют всевозможными подделками по баснословным ценам. Есть там и магазины, торгующие старой медью, и стеклом, и подержанными вещами.

В доме номер 320 торговали старинным стеклом всех видов и сортов. По обеим сторонам от прохода располагались стеллажи, плотно уставленные рюмками, которые тонко звенели в такт его осторожным шагам, а над головой покачивались и поблескивали люстры и всевозможные светильники.

В конце торгового зала сидела свирепого вида старуха с усиками, которым мог бы позавидовать не один юнец.

— Ну? — сурово спросила она и не менее сурово взглянула на Энтони.

Энтони был из тех молодых людей, которых смутить ничего не стоило. Он тут же поспешно спросил, сколько стоят вон те стаканчики для рейнвейна.