Вырванное сердце
Шрифт:
– Давай ощипывай голубя. – «Костровой» мальчишка протянул брату картонную коробку с пернатой жертвой.
«Как – ощипывай?»
Сначала она подумала, что ослышалась.
«Нет, не может быть. Ведь они не собираются его есть! Это же не курица. Это голубь! И к тому же живой! Им что, есть дома нечего? Тетя Варвара всегда так вкусно готовит».
— Ему надо сначала голову открутить. Я же не буду его живым ощипывать. – Близнец вынул из коробки перепуганного голубя.
– Ну, и открути, – буднично кивнул его брат, словно речь шла о вентиле на водопроводном кране. – Или боишься?
– Вот ещё! – Парень
Между ними давно существовало соперничество. Глеб был старше Бориса на десять минут и, зная это, пытался в их тандеме взять безоговорочное лидерство на себя. Однако Боря не признавал его старшинства и каждый раз доказывал ему и себе, что он брату ровня во всем и не должен его слушаться. Иногда доходило до драк. Вот и сейчас Борис понял, что Глеб его обхитрил, занялся костром, а ему предоставил делать самое неприятное. Ведь убить живое существо не просто. Поэтому Борис заявил брату, что ничего не боится, и в доказательство этому вырвал из шеи голубя пучок перьев.
– Я могу и живьём ощипать. – Он швырнул мягкие мелкие пёрышки в сторону брата. – А вот ты как раз трус и есть. Сел огонь разводить, чтобы только голубем не заниматься.
Голубиный пух, словно первый снег, мягко лёг на замёрзшую землю. Птица затрепетала, силясь вырваться, но тщетно. Больше спокойно смотреть на это Настя не смогла. Она выскочила из кустов, застукав их за живодёрским занятием.
– Перестаньте, отпустите голубя, а то я всё вашей маме расскажу! – с ходу попыталась припугнуть их девочка.
– А по соплям получить не хочешь? – пригрозил «старший» брат.
– Сходи в полицию к папочке. Заявление напиши, – вторил ему последыш. Близнецы нервно рассмеялись. Сосед был всё же серьёзным дядькой и мог наподдать. Но мальчишеская дерзость и самолюбие не позволяли им уступить этой мелкоте. И тем более девчонке.
– И пожалуюсь! – решительно топнула ногой девочка, доставая телефон, чтобы позвонить отцу.
– А ну, дай сюда свой мобильник! – подскочил к ней Глеб, мешая девочке набрать номер.
Он перехватил руку и, больно сжав ей кисть, стал выкручивать её за спину. Девочка закричала от боли, но близнец всё же вырвал телефон и толкнул Настю в спину. Она упала и больно ударилась коленками о битый кирпич. Девочка заплакала. Но не от боли в разбитых ногах, а от страха за голубя и от своей полной беспомощности. Собрав силы, она заревела что было сил. Прибавив в голосе нарочно, чтобы её могли услышать жители.
Испугавшись содеянного, мальчишки попытались заставить её замолчать и заткнуть ей рот, но им помешала это сделать невесть откуда появившаяся собака. Крупная помесь овчарки и дворняги. Она появилась, словно выросла из-под земли. Приволакивая заднюю лапу, она залилась низким, глухим лаем, заставив мальчишек выпустить девочку. На команды «Фу» и «Место», которыми братья пытались снять её агрессивность, собака не реагировала и подходила всё ближе, с явным намерением тяпнуть побольнее. Ребята замерли, беспомощно оглядываясь по сторонам и ища пути отхода.
«Странно, собака лает только на мальчишек. Меня словно не замечает. Может, она решила меня защитить?»
Настя протянула руку и позвала:
– Пёсик!
Собака тут же отреагировала и помахала ей хвостом. Продолжая рычать на окаменевших пацанов, она понюхала Настину руку и провела по ней свои мокрым языком. Близнецы стали упрашивать маленькую соседку подержать собаку, пока они уйдут на безопасное расстояние.
– Сначала выпустите голубя! – приказала Настя.
Глеб засунул руку в коробку и извлёк из неё полуживую птицу. Он подкинул голубя, но тот, обессиленный, был не в состоянии взлететь и поэтому приземлился у ног девочки. Собака подбежала к истрепанному голубю и стала облизывать его, словно своего щенка. Голубь отворачивался, крутил
«…Этот проклятый звук. Он постоянно со мной. Металлический звук перебираемого в железном лотке медицинского инструмента. Ты его не видишь, но уже понимаешь, что эти железки обязательно доставят тебе боль. Скальпель, ланцет, длинные какие-то ковырялки, изогнутые зажимы – они издают громкий отчётливый звук. Перебираемые свёрла, буры и другая стоматологическая мелочь звенят менее опасно – как монеты на подносе. Тогда, в церкви, бросила пару монет в металлический ящик для пожертвований и услышала этот же звук. Словно очутилась в кресле у дантиста. Даже зубы заболели… И вот сейчас почему-то опять пришёл этот звук. Чёткий, насыщенный, словно у самого уха. Почему он так врезался в память? Вот ещё гимн Советского Союза так же сильно записался на подкорку. Каждая его нота, звук литавр, барабанов слышатся так отчетливо, словно сижу в оркестровой яме рядом с музыкантами. Ржание Бурана тоже помню. Оно у него было особенное, как у олимпийского чемпиона… Боже, о чем я думаю? Глупость какая-то в голову лезет. Звуки, звуки. Слышу – уже неплохо. А тогда в той церкви Канцибер зашёл расспросить батюшку о венчании. Незадолго до Олимпиады. Чего его потянуло к алтарю, я так и не поняла. А поп его прогнал. «Какой, – говорит, – ты Владлен?! Тоже мне Владимир Ленин нашелся – тьфу!» – и перекрестил себя, словно чёрта встретил… «Владимир ты в миру. Владимир!» – распалился священник. Мне показалось, что он сейчас вот-вот ударит Влада целовальным крестом. Канцибер попятился из церкви и больше о венчании ни-ни. Жаль. Может, венчанные, были бы вместе и сейчас».
Течение мыслей перебило хлюпанье половой тряпки.
«Специально не выжимает по-нормальному, чтобы на больше хватило. Гадина. Привыкла мытьём подъездов зарабатывать. И тут так же. Размажет грязь с одного раза по всей квартире, а потом зайдёт в комнату и будет стонать, что уработалась. Хоть бы раз тряпку выжала. Халтурщица. А ведь квартиру ей с сыночком обещала оставить. Никакой благодарности. Низкие люди. Завистливые, вороватые, жадные. Одним словом – прислуга».
«Сколько картошки осталось дома? Килограмма полтора, наверное. Надо бы сегодня новой принести, а эту пережарить с салом. Как Андрюшка любит… Тряпку бы надо ополоснуть, грязная уже… А, ладно, и так домою. Пусть барыня дарственную сначала оформит, вот тогда и помою с мылом. Тогда уже свою мыть буду от души, а сейчас чужую за бесплатно!»
Мысли Митрофановны прервались скрипом рассохшегося паркета. Кто-то на цыпочках прокрадывался в квартиру. Андрей. Осторожно открыл имеющимся у него запасным ключом и теперь, не снимая обуви, пробирался в грязных ботинках по ещё не высохшему полу. Пьяный и весёлый. Он никак не ожидал столкнуться с матерью, а увидев выражение её лица, шарахнулся в сторону.
– Ну, мама, у тебя и взгляд, словно на дверной косяк напоролся.
– Всё не просыхаешь? И где только деньги берёшь, чёртово семя? – Дарья Митрофановна сняла тряпку со швабры и, не понимая ещё зачем, стала отжимать мимо ведра.
– Чёртово семя! Вон оно значит как. А я всё никак понять не мог, почему я отца только раз видел, и то во время «белочки». – Сын, дразнясь, скрутил из волос на голове рожки.
– Ты ещё над матерью издеваться будешь, паскудник! – Женщина подняла отжатую тряпку и несколько раз протянула ею сына по спине. – Будешь ещё бухать, недоносок? Будешь?
– Буду! Буду пить до тех пор, пока ты наконец не скажешь, кто мой отец. Может, он высокообразованный, интеллигентный человек, и я изменюсь, чтобы быть его достойным. Пить брошу…