Выше головы! (CИ)

Джонс Расселл Д.

Словно в подтверждение этих слов на юге блеснула молния. Как будто планета внимательно слушала нас. Или это были те духи, о которых говорил генерал Телжан? Нечто живое, чья принадлежность к живым подтверждалась способностью к развитию.

Панк

Четыре раза я видел скандал: один раз в старом кино, один раз в психопьесе, посвящённой как раз скандалам и ссорам, два раза — в учебных программах, когда изучал профессию администратора. И ещё был момент, когда Квартер Аямэ требовала у Главы Станции снять режим секретности —

тоже очень похоже, но длилось недолго. А вот скандал в центральном куполе шёл на рекорд: я услышал его ещё из коридора, и он явно начался как минимум минут пятнадцать назад.

Скандалящие оккупировали центр столовой — некоторые заняли стулья, но большинство стояли. Как я понял, те, кто сидел, уже вышли из этого урагана эмоций. А может быть, даже не соприкасались с ним, наблюдая со стороны. Как доктор Олберт, уютно примостившаяся со стаканом молока и тарелкой печенья за крайним столиком.

— Что тут творится? — шёпотом спросил я у неё, присаживаясь рядом.

Доктор была одной из тех, кто счёл моё присутствие «не обязательным, но желательным». Она взглядом указала мне на печенье. Оно было разное — и по цвету, и по форме.

— Спасибо… — я выбрал самое простое, квадратное, без глазури.

Буфетчик поставил передо мной стакан тёплого молока.

— У тебя есть редкая возможность посмотреть на Макса Рейнера в позиции «сейчас укушу», — ответила доктор, отпила из своей кружки и причмокнула. — Давно я его таким не видела!

Я прислушался, и очень скоро догадался, в чём причина конфликта: Рейнер «не угадал». Совсем. Принял решение, которое не устраивало тэферов. Никого. Уполномоченные с Хамора и Шахава, климатологи и океанологи, даже представители полюсов были против. Даже тишайший генерал Телжан, вызвавший меня формулировкой «если ты близко — заходи»!

Нортонсон сидел в стороне с мрачным видом — воздержавшийся? Он тоже меня пригласил. В ТФ он заведовал безопасностью, и большую часть времени был в разъездах, инспектируя купола.

Сикора тоже молчал, не споря и не поддерживая. Он лишь кивнул в качестве приветствия, я не стал его дёргать, хотя и хотелось переговорить.

Большинство выражали своё несогласие вслух. Они поочерёдно, дуэтом и даже хором предлагали координирующему директору отменить своё решение — и вернуть на станцию Юлиуса Имана, бывшего администратора Южного сектора.

— Он вообще мог остаться там!

— За такие поступки дают «ржавь»!

— Нечего ему делать на планете!

— Я не буду с ним работать! Никто у нас не будет с ним работать!

— Макс, ты же умница, ты знаешь, что таким место у шахтёров!

— А спросить ты не пробовал? Нас, а? Знаешь такую штуку — альтеры?! Голосование?!

— Он вообще тут бесполезен!

— Никто его не возьмёт! Никто не даст ему даже каплю ответственности!

— Он — «крот», ты понимаешь это?! Макс, зачем нам «крот», да ещё с такой репутацией?!

Рейнер отвечал смехом и даже не пытался спорить.

— А что, он, правда, — «крот»? — осторожно поинтересовался я у доктора Олберт.

— Правда, — кивнула она. — Спатиотимия пятой стадии.

— Как у Телжана?

— У Телжана четвёртая.

А этот Юлиус даже не заходит в помещения, где есть окна. Причём любые, не обязательно эмэтамы.

Брезгливо-презрительное выражение, с которым она произнесла имя новичка, заставило меня поднять экран из столешницы и отправить запрос. Что ж, чувства пожилого доктора были обоснованы.

Тридцатидвухлетний Юлиус Иман был сотрудником подотдела в Администрации Южного сектора. Курировал педиатрию, школу и детский досуг — примечательная подробность. Думаю, если бы он занимался, к примеру, производственными вопросами, отношение к нему было бы другим. Вот только не повлияли ли на него именно контакты со школой?

Так или иначе, он был Администратором, а значит, семьи у него не было и быть не могло: родительство и управление — профессии несовместимые. Не было и подруги — по статусу ему полагалось сообщать о личной жизни. Может, что-то было три года назад, до того, как он стал администратором, но это была слепая область.

Конечно, он был донором. Все мужчины были донорами, ведь, в отличие от женщин, это занимало минимум времени и требовало совсем других усилий. У женщин, впрочем, была две формы этого акта, но, как правило, имелось в виду вполне конкретное действие. То самое, которое не могли отдать ИскИнам. А для мужчин донорство означало лишь возможность, но никак не осуществление способности к деторождению. Вот тут-то и начиналось грустное.

Будучи сотрудником Администрации, Юлиус Иман обладал допуском с широкими полномочиями. Так что ему не составило труда зайти в Инфоцентр и узнать, как применяли его семя и кто его биологические дети. Попросту говоря, он нарушил Фикс-Инфо, да ещё и пользуясь служебными возможностями.

Я сразу вспомнил свои муки по придумыванию подходящего преступления. Если бы мне разрешили нарушить должностные обязанности, я бы тут же получил билет на планету… Правда, именно этот способ мне не подходил по понятным причинам: я был бесплодным.

Вообще-то для того, чтобы узнать о судьбе своего семени, не нужен был допуск: любой мужчина в любой момент мог узнать об этом. И если он не был социально опасным, он мог легко назначить встречу с родителями и даже в присутствие детей — если их возраст и состояние разрешали проводить такую встречу без подготовки. Ничего сверхъестественного в этом не было: случалось, даже завязывалась дружба, особенно между биологическими родителями. Ну, и для детей полезный опыт, особенно когда биопапы были тэферами, инженерами-ремонтниками или представителями иных героических профессий.

Один нюанс: Соцмониторинг обрабатывал этот запрос, его характер и обстоятельства. Для тэфера, надо полагать, это ничего не значило. И для шахтёра. Но администратор мог получить последствия на свою любопытную голову. Не гарантированно, но теоретически. Я не знал, какие именно последствия, и что творилось в любопытной голове Юлиуса Имана, когда он решил разузнать всё так, чтобы об этом вопросе не проведали спамеры. В общем, он использовал служебный канал, маскируя своё расследование работой.