Выше полярного круга (сборник)
Шрифт:
— Кто это написал? — спросила Гизелла.
— Один наш земляк, начинающий поэт, — слукавил Саша.
— Для
— А откуда вы знаете, что мы хорошие? — смутился Саша.
— Не знаю… У маня чутье на людей…
— Да это мадонна! — воскликнул Саша, когда мы вышли на улицу. — Я думал, что журналисты выдумывают таких, а они существуют на самом деле.
— Ты, конечно, влюбился…
— Еще бы! Поставь себя на мое место…
Мы иногда устраивали словесные игры с разговорчиками о любви и шутливыми дразнилками. Это была одна из таких игр…
Возвратись в Воркуту, мы окунулись в дела и накрепко забыли о летних походах. До очередного отпуска было еще далеко, а мысли о нем начинают будоражить северян после нового года. Однако на этот раз воспоминания о лете пришли накануне.
Тридцатого декабря я достала из почтового ящика перевод на посылку. Мы долго терялись в догадках, но так и не додумались, кто это мог поздравить нас посылкой. Тем более, что на переводе было означено красным карандашом «Неделимая».
На почту мы пошли вместе. Там нам вручили трехметровой длины пакунок, напоминающий связку лыж. Дома Саша быстро разрезал шпагат и снял несколько слоев толстой бумаги — вдруг на нас пахнуло концентрированным запахом хвои. Зеленые снизу и голубые сверху веточки реликтовой ели были любовно уложены и привязаны к стволу. На срезе выступили янтарные смоляные бусинки. Комната сразу наполнилась головокружительным запахом хвои…
Саша быстро надел пальто, побежал на почту и отправил поздравительную телеграмму Гизелле, фамилию которой мы не знали.
Когда он возвратился домой, елка, казалось, отдохнув с дороги, окончательно расправила свои голубые ветки. Она была поразительной красоты, эта молодая реликтовая ель, проделавшая длинный путь от закарпатских полонии до Заполярья, не уронив при этом ни единой иголочки.
— Вот так должны жить все люди на земле, — задумчиво проговорил Саша и привлек меня к себе. Он тут же взял с полки томик Гамзатова, нашел нужную страницу и прочитал стихи наугад прочитанные Гизеллой…
Следующим летом мы проводили отпуск в Ялте. В санатории. Оттуда нас возили на экскурсию в Севастополь. Стояла страшная жара. Я не хотела ехать, но Саша уговорил меня, сказал, что быть в Крыму и не посетить воинскую святыню — преступление.
Рядом с нами в автобусе оказался мужчина лет пятидесяти. Простоватый такой, разговорчивый. Вою дорогу рассказывал Саше про охоту и рыбалку в Сибири. А потом, когда мы были на Малаховом кургане, мужчина этот ходил от одной братской могилы к другой и перечитывал все фамилии захороненных.
— Ищете знакомых? — спросил его Саша.
— Брата, — ответил он. — Четверть века ищу. Каждый отпуск езжу по тем местам, где шли большие бои. Посещаю братские могилы и воинские кладбища. Прочитал книжку писателя Смирнова про Брестскую
— А вы запросы делали? — заинтересовался Саша.
— Как же! У меня ответов полная шкатулка. И все одинаковые: «В списках убитых и пропавших без вести не числится». А вот здесь нашел похожую фамилию — и сердце зашлась. — Мужчина ткнул пальцем в гранитную стену, где среди множества других фамилий стояло: «Рядовой Павлюченко С. Н.».
Я спросила:
— А ваша как фамилия?
— Моя — Павлючков. Иван Нестерович… Вот и будем знакомы…
Меня будто громом ударило:
— Вашего брата зовут Сергей Нестерович?
Мужчина побледнел:
— Вы откуда знаете? — почти закричал он.
— Знаю, если только не совпадение… Я была девчушкой, когда после войны плотник Сергей Нестерович Павлючков поселился в деревне Осташево, на Ярославщине. Там в сельской школе учительствовала моя мама, и мы рядом жили…
— Неужели он?! — заволновался Иван Нестерович. — Вообще-то мы из Ярославской области родом. Но вскоре после революции переселились в Сибирь. Отец искал родючие земли… Может, брата после войны потянуло в родные края?..
Всю обратную дорогу до Ялты Павлючков уже не говорил о рыбалке и охоте. Он строил вслух всякие догадки, расспрашивал меня о подробностях, несколько раз просил обрисовать Сергея Нестерович а. Прощаясь, мы оставили ему свой воркутинский адрес.
Этот случай сильно взволновал Сашу. Видимо, вспомнил погибшего под Смоленском отца. Весь вечер он был какой-то подавленный, говорил, что на будущий под надо ехать в Смоленск искать могилу. В ту ночь он, кажется, не ложился спать. А утром прочитал мне новые стихи, которые я сразу выучила на-память.
Я гляжу как проплывают птицы По большой стремительной реке. Им никак нельзя остановиться — Чей-то палец стынет на курке… Вот и заводь. Отдохнуть пора бы, Ждет, усталых, тихая вода… Но сюда сворачивает слабый, Чтоб не возвратиться никогда. И пока глаза его смежает Смерть неумолимою рукой, Он своих друзей предупреждает: Не ищите в заводи покой! И выходят птицы на стремнину. Пробиваясь к счастью напролом, Горделиво головы откинув, Презирая тихий водоем…Стыдно вспомнить, что до знакомства с Сашей, да и потом еще некоторое время, я не любила поэзию. Просто не понимала, для чего нужны стихи, когда люди прекрасно объясняются не в рифму. Однажды я сказала об этом мужу. Мне казалось, что он обидится, осмеет меня. Но Саша подумал и очень серьезно, даже с какой-то жалостью ко мне, ответил:
— Конечно, можно жить не только без стихов. Можно жить без песен. Можно жить без слов и объясняться на пальцах, как это делают глухонемые, несчастные, ущербные люди. Можно жить без театра, без кино, без книг… Но тогда чем же мы будем отличаться от животных? Был один умный поэт, который сказал, что поэзия есть сознание своей правоты. Понимаешь: сознание правоты!