Выше стен
Шрифт:
Вот только как я это сделаю???
Растерянно переступаю с ноги на ногу. Голова кружится. Судорожно пытаюсь припомнить, что же двигало мной в моменты, когда я в дурном азарте билась об заклад, но не могу.
Господи, что я вообще творю?..
Проступают едкие, бессильные слезы.
С остановки меня забирает мама — в кои-то веки я могла бы не тревожить ее по пустяку, но Кэт слямзила последнюю сотню, не оставив денег даже на проезд. Сотню не жалко, жаль кошелек ручной работы, купленный мамой
Всхлипываю и на негнущихся ногах ковыляю за мамой: до коттеджного поселка полчаса прогулочным шагом, и мы гуляем, вдыхая влажный вечерний воздух.
— Не расстраивайся. — Мама останавливается, заправляет мне за уши розовые патлы и поправляет шляпу, и я вдруг начинаю реветь. — Такова жизнь — потеряла тут, значит, в другом месте приобретешь! Не переживай из-за этого, ладно? Никогда ни о чем не жалей! Скоро все наладится…
Я киваю.
Я люблю свою маму, вижу в ее глазах огромное беспокойство и тут же отвожу взгляд.
Почему я такая, почему не могу быть нормальным человеком и поступать правильно?!
***
Поджав ноги, я сижу на мягкой кровати и пялюсь в экран ноутбука, лежащего на коленях. Ладонь греет огромная чашка с изображением Дарта Вейдера — в ней притаился черный, как ночь, кофе, а тусклый светильник отвоевал у настоящей черной ночи кусочек уюта.
Закусив губу, упрямо ищу в интернете любые упоминания о Святоше, но у этого кадра, похоже, нет страниц в соцсетях, и нет никакой возможности узнать, с кем он дружит, чем живет и интересуется.
И какую роль рядом с ним мне придется играть.
В сердцах грохаю чашкой о тумбочку и сбрасываю с плеч плед. Оглядываюсь, и притихшие предметы, совсем недавно ставшие мне друзьями, обступают меня в молчаливом сочувствии.
Придется импровизировать, а я в этом не сильна.
Встаю и иду к окну, влезаю на подоконник, прислоняюсь лбом к прохладному стеклу.
В мертвом дачном массиве воют одичавшие собаки, ветер шуршит кронами тополей, столпившихся над заброшенными участками, где-то вдали шумят моторами машины.
Свет окна родительской спальни выхватывает из маслянистой тьмы часть стены неприступного забора — ровные ряды кирпичной кладки.
Взгляд скользит выше — а там… небо. Сияющее миллионами звезд.
Перехватывает дыхание, учащается пульс.
Возможно, мальчик, живший здесь когда-то, черными глубокими ночами тоже смотрел в это небо. О чем он размышлял в оглушающей тишине, о чем мечтал?
Мне кажется, мы могли бы понять друг друга: ведь вещи, некогда принадлежащие ему и оставленные здесь, так красивы.
Прерывисто вздыхаю, но неясное томление в груди не позволяет избавиться
Когда-нибудь мы встретимся и внесем в жизни друг друга новые краски.
Я много думаю о будущем: вижу его в деталях, верю, что все сложится хорошо, что я, как и мама, наколдую себе счастье.
Что найдется кто-то такой же надежный, как эта стена, похожий на маминого мужа… И мне больше не пригодится оболочка отмороженной пофигистки, не нужно будет бояться одиночества и незнакомых мест — ведь он никогда не оставит меня одну.
А если ты не один — тебе все по силам!
Провожу ладонью по стене и выключаю свет.
Мир погружается во тьму, лишь звезды загораются ярче, пронзая зрение ледяными сверкающими иглами, а душу и сердце — ожиданием чего-то неведомого и нового, зовут за собой, безмолвно кричат о том, что все мы — часть вселенной.
Я снова плачу. В этот момент я люблю весь мир. Пусть в нем сплошной кавардак и засада, пусть я не понимаю его законов, но чувствую себя как никогда живой.
5 (Святослав)
Отщелкиваю в темноту окурок и смотрю на экран смартфона — карьера мальчика на побегушках бесславно оборвалась на два часа раньше окончания смены, и мне некуда идти.
Я мог бы заявиться домой, устроив внезапную радость матери и ее дорогому гостю, но слушать вопли и нытье, какой я никчемный, совершенно не хочется.
Прячу руки в карманы и иду к остановке, на ходу запрыгиваю в заднюю дверь последнего автобуса, занимаю место у окна и вставляю в уши наушники.
Адский тяжеляк очищает голову от ненужных мыслей, глаза закрываются, и я откидываюсь на спинку сиденья. Сновидения успевают мелькнуть разноцветным кислотным ковром, но кондуктор трясет меня за плечо и объявляет, что уже конечная.
Покорно вываливаюсь наружу, и тишина со звоном обрывает куплет на полуслове. Смартфон безвременно сдох. Матерясь, я бросаю его на дно рюкзака и осматриваюсь.
Меня обступают черные стены домов так и не ставшего родным двора, кривые деревья и фонарные столбы.
В шараге горит дежурный свет, у тренажеров мелькают точки зажженных сигарет и тени местных стремных типов.
Не реагируя на их окрики, прохожу мимо и ныряю в проем между отогнутыми прутьями забора. Я оказываюсь в дикой природе — воздух пахнет сыростью, мокрая трава с хлюпаньем пружинит под берцами, ветки низкорослых садовых яблонь цепляются за рюкзак и толстовку.
Через сотню шагов старый сад сменяется пустырем, впереди маячат белесые стены заброшенных домиков дачного массива, и я ускоряюсь, почти бегу. Ветер толкает меня в спину и мгновенно подлетает к черному небу, разнося по окрестностям эхо собачьего лая.