Выше только звезды
Шрифт:
— Возможно, — сказал Даниил. — Но она не смогла бы взять из квартиры нож, она не была у нас с того самого дня, как в наш дом вошла Власта. И дубликат ключа сделать не могла, потому что год назад мы меняли замок, а Лолита членом нашей компании уже не была. Я говорю вам, это скорее всего человек, как-то связанный с моей женой, какой-то мужчина.
— Что заставляет вас так думать? — спросил Платонов.
Даниил не ответил. Он решил сперва поговорить с Альбертом и выяснить, кого тот имел в виду, упоминая «козла».
— Но ведь был кто-то третий, кто делал снимки, — рассуждал Даниил.
— Необязательно, — сказал Платонов. — Современная техника позволяет фотографу снимать самого себя, нужно лишь заранее настроить аппаратуру и, когда нужно, нажать на кнопку. Ваша
Вместе с людьми из прокуратуры, посланными Платоновым для снятия отпечатков пальцев в квартире Дегтяревых, и помощником следователя Вадимом Никаноровым, серьезным парнем лет тридцати, Даниил вернулся домой. Он провел их в комнату жены и начал бесцельно бродить по квартире. Зашел в комнату сестры, где по-прежнему царил кавардак, и, спросив разрешения у помощника следователя, стал наводить в ней порядок. Он аккуратно сложил разбросанные по полу вещи и хотел положить их в шкаф.
На полке в шкафу под стопкой белья его рука наткнулась на какой-то твердый предмет. Он достал его. Это был «Еженедельник» в толстом переплете. Он раскрыл его наугад и прочел страницу, исписанную ровным круглым почерком Дианы. «Моя жизнь стала похожа на ад. Это просто невыносимо. Я нормальная женщина, я люблю тебя и даже не имею права выйти за тебя замуж, потому что она требует, чтобы я принадлежала лишь ей одной. Я обманываю ее, уверяя, что ты для меня лишь прикрытие, обманываю Даню, делая вид, что мы с его женой хорошие подруги. А главное, я обманываю тебя и предаю себя. Только одно придает мне силы вытерпеть все это — то, что затеяно все не зря. Что было бы с Даней, если бы она не согласилась выйти за него? А она бы не согласилась, если бы я не вступила с ней в близость, хотя отношений между женщинами я, как и два года назад, не понимаю и не признаю, а сейчас они мне вообще кажутся отвратительными. Я надеялась, что со временем все нормализуется, она полюбит Даню и оставит меня в покое, но становится только хуже. А впереди еще одна неразрешимая проблема — ты должен уехать на два года в Италию. Я просто не смогу прожить вдали от тебя целых два года. А если я поеду с тобой, что будет с Даней? Ведь она уйдет от него. Она соглашалась жить с ним, пока я живу с ней. Неужели так любят, Берт? Добиваясь ответной любви шантажом? Я люблю тебя и Даню, и ваше счастье для меня гораздо важнее, чем мое собственное. Она говорит, что не допустит нашего с тобой брака. Я сказала ей, что ты мне нужен только из-за поездки в Италию, но она не хочет расставаться со мной на два года. Это какой-то заколдованный круг, и я не знаю, как разорвать его».
Это был дневник Дианы. Даниил перелистал его, а потом начал читать все с самой первой страницы.
«Я никогда не понимала людей, пишущих дневники. Мне казалось глупым доверять бумаге то, о чем можно запросто рассказать своим близким, а если рассказать нельзя, то можно просто держать в себе. А вчера произошло то, что заставило и меня уподобиться остальным. Этого и нельзя никому рассказать, и нет сил справиться с этим в одиночку. Я знаю, ты никогда не прочтешь этих строк, но, когда пишу, представляю тебя и мне становится немного легче. Все это так ужасно, Берт, но я не могла иначе. Смотреть и дальше, как мучается мой брат без нее, и ничего не предпринимать, чтобы помочь ему, было нельзя. Я думала, что она отказывается от отношений с ним, неправильно воспринимая его намерения, и решила поговорить с ней. Мы подъехали на такси к ее дому. У нее своя однокомнатная квартира. Первое, что меня очень удивило, был висящий на стене под стеклом рисунок. Это была ваза, которую ты нарисовал за меня для Альбины, подписанная моим именем. Она сказала, что рисунок ей подарила Альбина, которая преподавала и у них в училище. Я удивилась тому, как хорошо ты рисовал уже в детстве.
— Ты любишь искусство? — спросила я, радуясь в душе тому, что она не так уж проста, и когда войдет в наш круг, не особенно будет выделяться.
— Нет, — ответила она. — Я повесила этот рисунок, потому что его нарисовала ты.
Я от неожиданности даже осела в кресло и уставилась на нее.
Она
— Я предупредила его, что открою все, если он будет так же, как надо мной, издеваться над другим ребенком, — сказала она.
Мне было от души ее жаль, я вспомнила, какие смешные проблемы мучили меня в тринадцать лет.
— Я понимаю, ты не можешь ко мне хорошо относиться, — добавила она с горечью. — На мне столько грязи из-за него. И в том, что мне пришлось работать стриптизершей, отчасти тоже виноват он.
— Нет, для меня это неважно, — сказала я, думая только о том, может ли такая девушка быть подругой моего брата. По-видимому, в моем голосе прозвучали фальшивые нотки, потому что она вдруг сказала: «Но я ведь вижу, что это не так», — и, расстроенная, отвернулась к окну.
— Это в самом деле неважно. — Я подошла к ней и обняла ее за плечи, решив, что она не виновата в своем прошлом. Главное, чтобы она хорошо относилась к Дане.
— Правда? — Она обрадованно повернулась ко мне и вдруг стала целовать меня в губы.
Я от ужаса и неожиданности оттолкнула ее, довольно сильно. Это было очень странное ощущение, дикое, неприятное.
— Но ведь ты сама сказала, что мое прошлое… — начала она, чувствуя себя, по-видимому, обиженной.
— Тебя любит мой брат, поэтому я здесь, — сухо ответила я. — Он хочет на тебе жениться. Но я сумею переубедить его, рассказав ему обо всем.
— А я люблю тебя. — Она скрестила руки на груди, и в ее голосе зазвучала твердость. — Я наблюдала за вами и разговаривала с ним, и я знаю, что ты можешь на многое пойти ради него. Я вступила с ним в близость, только чтобы получить тебя. Я выйду за него замуж. Если хочешь. Я могу жить с ним просто так, чтобы быть с тобой.
Я вдруг поняла, что Даня мне все равно не поверит, если я расскажу о ней правду, решит, что я наговариваю, объединившись против нее с тобой.
— Мне противны мужчины, — сказала она. — Они все подонки и сволочи, и твой брат не исключение. Но я принесу эту жертву для тебя.
Она опять подошла ко мне, но я даже не смогла сдержать себя и отпрянула, настолько мне отвратительна была сама мысль о женской любви. Я сказала, что мне нужно подумать, села подальше от нее, думая о Дане, который говорил, что не будет без нее жить.
— Боюсь, что разочарую тебя. — Я попыталась отговорить ее от этой затеи. — Я ничего не смыслю в однополой любви.
Она рассказала, что у нее в интернате была учительница, которая потом стала воспитательницей. Она была ее женщиной и научила всему. Власта с обожанием рассказывала о ней, превознося прелести лесбиянства. «Я считала, что по-настоящему любила ее, но, оказывается, это была лишь благодарность. Наверное, я никогда никого и не любила, кроме тебя. По крайней мере, когда ты подошла ко мне в клубе, я осознала это».
Я слушала ее историю об отношениях с учительницей и поражалась причудам ее сознания. Отчего ей казался грязью секс с тем мужчиной и казались счастьем столь же неблаговидные отношения с женщиной, точно так же использующей ее в своих интересах и воспользовавшейся ее беззащитностью? Вероятно, сексуальная ориентация человека складывается гораздо раньше, и к четырнадцати годам она уже была подготовлена именно к таким отношениям.
— Мы с тобой будем счастливы, — уверяла она меня. — Если ты уже успела переспать с мужчиной, то поймешь, насколько это мерзко и гадко по сравнению с любовью женщины. Мужчины грубы, им нравится власть, в их природе заложен садизм. Только женщина может дать на стоящую нежность и любовь.