Выше времени
Шрифт:
— Да, мы мужики, — тихо согласился кто-то сзади. — Не то, что наш директор.
— Я вызываю охрану! — еще раз взвизгнула секретарша. — По-хорошему идите! На прием записывайтесь!
— Пойдемте, ребята, так мы ничего не выстоим, — предложил Петрович.
— Не здесь сядем — на выходе, — предложил Пешков. — Чтобы эта овца не верещала. Как директор домой поедет, поговорим с ним.
Пошли к выходу, хотя уже было ясно, что толку не будет. Если делаешь, делай до конца. Остановился, не выполнил то, что планировал — уже
Часа полтора сидели. Кто-то курил, кто-то оглядывался по сторонам. Курить многие сейчас бросили — дорого.
Подъехал милицейский «газик» с мигалкой. Оттуда лениво вышли три милиционера. Связываться с нами они не хотели. Помнили прежние забастовки, когда ощетинившаяся толпа работяг могла порвать любого, кто скажет хоть слово против. Но все равно чувствовали себя хозяевами положения.
— Расходитесь, мужики, — предложил молодой лейтенант. — Чего вы тут собрались?
— А что, нельзя, что ли? — спросил Пешков.
— Пока порядок не нарушаете — можно. Будете нарушать — заберем. ОМОН вызовем — и в обезьянник. Директор ваш попросил разъяснительную работу провести…
Молодой лейтенант зря произнес последнюю фразу. Слишком многое она нам сказала. Выходит, знает Кандыбин о том, что мы здесь сидим. Знает, и боится из кабинета выйти… Бригада возмущенно загудела.
— Эй, что вы, что вы? — испугался лейтенант. — Давайте по-хорошему, мужики! Вы никого не трогаете, вас никто не трогает… Идите по домам. Не доводите до греха! Уволят вас еще…
— Кто на наше место пойдет? — спросил Анатолий Федорович, пожилой шахтер, почти того же возраста, что и Прохорович. — Ты, что ли? Нас он выгонит, других в шахту не загонит…
— Ну, у нас тоже работа не сахар, — отозвался немолодой сержант.
— Что ж ты тогда в шахту не идешь? — спросил Пешков. — У нас в бригаде места есть. И платят больше, чем у вас. Правда, левых доходов нет. Разве что в карманах угля вынесешь. Да и то, директорские холуи ловят…
Сержант нахмурился, но смолчал.
— Расходитесь, ребята, — подытожил лейтенант. — Ничего вы здесь не выстоите…
И тут на пороге появился директор. Не знаю, как получилось, но я оказался к нему ближе всего. И подошел почти первый. Меня опередила только какая-то разряженная, вся увешанная золотом дамочка, которая резко обошла нашу группу и пробилась к директору раньше всех.
— У нас важный вопрос, женщина, — сказал я, подумав почему-то, что она тоже просительница. — Не лезьте к директору первой, мы здесь уже три часа стоим!
— Да ты что, не узнал меня? — спросила дамочка.
— Не узнал, — ответил я. — А что? Должен?
— Я жена твоего директора! И нам домой пора. Посторонитесь.
— Ишь ты, царица Тамара, — фыркнул Пешков.
— Я бы попросил! — сразу окрысился в его сторону Кандыбин. — Мне с вами разговаривать не о чем! С Виктором Анатольевичем мы уже все решили!
— Нет, стой! — приказал
Такая злость во мне вскипела на него — словами не передать. Да за кого он нас принимает? Зажравшийся негодяй, вор! Такие, как он, поставили простых шахтеров на колени. Сосут соки из страны, продают все, что можно. Набивают карманы, когда люди голодают.
— Ты что себе позволяешь, хам? — закричала женушка директора.
И огрела меня зонтиком по голове. Не больно, но обидно. Не знаю уж, зачем ей в такую погоду был зонтик. Дорогой, японский, цветастый… Дождь, вроде бы, не собирался.
Конечно, поднять руку на женщину я не мог. Но позволять лупить меня зонтиком по голове, да еще и обзывать хамом — тоже. Я всего лишь перехватил зонтик, когда она собиралась стукнуть меня еще раз, и отшвырнул его в сторону.
Ребята испуганно притихли. А жена директора заверещала:
— Милиция! Помогите! На мужа бандиты напали! Меня избивают!
Тут же двое стражей порядка рванулись ко мне. Один ударил дубинкой по руке, другой — по спине. Больше никуда достать не мог. Дубинкой было уже больно — не то, что зонтиком.
— Как вы смеете поднимать руку на офицера?
Вопрос вырвался у меня как-то сам собой. А Пешков прошептал:
— И надо же было Никите сейчас выпить! Теперь пятнадцатью сутками не отделается…
А я вспомнил, что и в самом деле вовсе не офицер, закончил срочную в звании ефрейтора, и больше повышений по службе с тех пор не имел. Тем временем мент ударил еще раз — по голове. Перед глазами поплыли круги.
— Что вы его бьете? — заорал Виктор Анатольевич. — Он порядок не нарушает! Не сопротивляется!
— Он на жену директора напал, — сказал лейтенант. Голос его я слышал, словно издалека. — Зонт испортил. Пусть руки не распускает!
— Хам! Он пытался меня убить! И мужа моего тоже! Если бы я не заслонила его собой, он бы его ударил заточкой!
С чего она взяла, что у меня заточка? Почему именно заточка?
Милиционеры не стали больше меня бить — еще успеют — скрутили руки за спиной и затолкали в «воронок». В обезьянник. Никого там больше не было, и я опустился на пол: дубинкой приложили крепко, на ногах не устоишь. Сесть на скамейку мне почему-то не пришло в голову.
Ребята что-то кричали, но «воронок» сорвался с места и покатился прочь. Директор, надо полагать, тоже успел сесть в машину — вряд ли менты оставили бы его без охраны.
Приехали в отделение, меня выволокли из машины, потащили в подвал, пнули напоследок, вталкивая в камеру. Хлопнула железная дверь, и я оказался в полутемном помещении. Окошко наверху маленькое, зарешеченное. Лавка у стены. На ней — какой-то обросший, неопрятно одетый мужик.
Похоже, он обрадовался нежданной компании. Как только дверь захлопнулась, подошел, посмотрел в лицо, хмыкнул.