Вышел месяц из тумана
Шрифт:
— Ну конечно!
— Хорошо. Но начну я с идеи. Потому что без общего замысла лично я излагать не могу. Две истории, скажем даже честней: два романа я пыталась понять, скажем даже еще честней: оправдать, повествуя один и другой параллельно. То есть поток сознания был для меня фактически лишь приемом, благодаря которому я могла вольно, путем ассоциаций переноситься во времени и пространстве.
— Я думаю, что для неискушенной части наших читателей это замечание будет небесполезным.
— Да, я тоже так думаю. Для упрощения восприятия, как я порой говорю на уроке: для слабослышащих повторяю! — я сначала дам общую схему. После чего разовью.
— Хорошо.
— Мы с Севой учились в одном классе. Нашим классным руководителем был упомянутый выше
— Да. Мне кажется, что теперь уже можно заняться непосредственно текстом, — я бросаю взгляд вниз, там — вода! Гладь воды. И на небе — ни облачка!
— Только Севка мог вдохновить меня на такое. Надо знать его. Он всегда был способен заразить всех своим состоянием. Как собака, которая при встрече облизывает тебя с ног до головы. У него удивительный дар любое свое сумасбродство сделать чем-то для всех несомненным. И вот он стал меня убеждать, что без этого я останусь маленького роста. Я стояла на физкультурном построении самой последней. А я уже прекрасно понимала, что длинные ноги в жизни женщины играют не последнюю роль. И Всевочка стал одолевать меня примерами. Сказал, что его сестра стала спать с их соседом еще в восьмом классе, потому такая дылда и вымахала. А вот сестра соседа, наоборот, спешить не стала, дотерпела до десятого класса, потому и имеет идеальные рост и фигуру. «Все-все-все надо, Тамочка, делать вовремя!» Он тогда звал меня Эй-Там или просто Мой Там, ну а я его — Мой Тамтам. И лупила его по спине… Мы дрались весь девятый класс, барахтались, возились, пока наконец он не убедил меня в том, что куда как естественней… Когда же я забеременела, все непонятное, что творилось со мной, он стал объяснять скоплением газов перед началом моего бурного роста. И кормил меня активированным углем. Родители мои третий год уже жили и работали в Сирии. А бабушка даже радовалась, что я перестала худеть и начала поправляться. И только когда Денис зашевелился — как раз перед выпускным сочинением, одна из моих подруг выдвинула смелую гипотезу, которая не замедлила подтвердиться. Мама примчалась из Сирии с лицом как на похороны. После чего мы сыграли свадьбу. Кстати, Семен был свидетелем. Вот. В день моей свадьбы Галактиону исполнилось четыре года и восемь месяцев. Он потом составил сводную таблицу наших жизней. Он вообще бредит датами, циклами…
Небо над нами опять начинает хмуриться. Если внизу будет Аня, я сброшу канатную лестницу. И придвигаюсь к канатному свертку поближе.
— Гена, сейчас nota bene! Я прежде не говорила об этом открытым текстом. Неумелое перепихивание двух подростков, для меня к тому же в первое время весьма болезненное, но я так хотела подрасти и все терпела, так вот: перепихивание это лишило меня чего-то крайне существенного. И я не хотела, чтобы этого был лишен и Галактион. Уроки в классе я вела для него одного. Как же он слушал! У вас нет сигарет?
— Я не курю… в самолете, — шутки, по-моему, не вышло.
— Я теперь тоже, вдруг захотелось, — и опять она, точно старушка, перекатывает свои губы. — Счастье не нуждается в оправдании. Вы согласны? Он приносил мне захватанные тысячью рук перепечатки по технике секса, смешной мой мальчик. Да, я учила его всему. Но и он учил меня! Никто и никогда, даже Андрюша, о Денисе не говорю — он рос у моих родителей, — никто и никогда не принадлежал мне так безоглядно. Галактион научил меня ответственности… Ведь семейная жизнь от нее отучает. Она вообще отучает ото всего, все превращая в привычку! Которая хотя и свыше нам дана, но есть всего лишь замена счастию! Единственное, от чего меня до сих пор бросает в краску — то, как некрасиво это обнаружилось. Я готовилась
— Кто в деревне?
— Андрей и Денис. Галик мне помогает заполнять аттестаты и остается уже до утра. Только-только заснул, слышу — ключ в двери. Я — в халат, а халат под рукой был небудничный, а атласный, китайский — по случаю был халат… Севка сразу спросил: «Кто-нибудь из Норильска приехал?» Он скучал по Норильску и рад был любому пьянчужке, осветителю студийному!.. Я ответила: «Тише, — потому что в тот миг во мне не было ничего, кроме страха за мальчика. — Ты бы мог переночевать у Семена? Я потом тебе все объясню». Он сказал: «Нет проблем». В щеку чмокнул, взял в кухне флягу с самогоном, и все, и ушел без единого слова! Вот такой это человек!
— Да уж, — пусть понимает, как хочет!
— Если вы думаете, Геннадий, что мой муж не переживал!.. Мне очень важна ваша реакция. Скажите честно, что вы подумали?
— Вне контекста мне сложно… Здесь нужен ваш комментарий.
— Хорошо. Значит, я не напрасно спросила! Уточняю. Наш роман, а верней, непрерывная его часть, продолжался два года. Галик все это время разрывался между мной и матерью, я — между ним и мужем. Нас жарили живьем на двух больших сковородках… Но если мать запирала Галика, подкарауливала возле школы меня, звонила домой Севке, ну, и так далее, муж мой избрал противоположную тактику. Он, очевидно, решил, что заслужит меня смирением. Вообразите, за два долгих года — ни слова упрека. И вот это-то было мучительнее всего! С какою растерянностью и преданностью он высматривал в моих глазах былую нежность. Иногда обнимал меня сзади, покусывал мочку уха: «Там, ударь в тамтам?» — «Для чего?» — говорю. Отвечает: «Звучать охота!» Нет, супружеские обязанности я исполняла. Но, конечно же, без торжества, без вдохновенья… И он все реже искал этого, он пил, пил, пил… Лучше бы уж изменял, честное слово! Сколько же я этой бражки в унитаз спустила! Но эффект — ноль.
— Сам гнал?
— Мне пришлось даже попросить соседку, чтоб она заявила в милицию. Я представить себе не могла, что они заметут его на пятнадцать суток! У меня была цель, чтоб пришли и изъяли сам агрегат. Умоляю, Геннадий. Мой муж до сих пор не догадывается. Поклянитесь!
— Конечно. Но я вдруг подумал, не он ли все это сейчас сочиняет?
— Говорю же! Он ни о чем не догадывается. И потом, чтобы Севка учинил надо мной вот такое? Он мухи не в силах обидеть.
— И все-таки странно, что здесь его нет.
— Вам именно это представляется странным? — вздохнула. — Считайте, что я — за него.
— И что бы он делал сейчас, здесь?
— Раздел бы меня догола, причем все снимаемое бросал непременно бы вниз и с восторгом, — она смотрит на воду. — Мы снижаемся?
Тоже смотрю:
— Нет, по-моему.
— А все-таки дело идет к завершенью. Я чувствую! Мне осталось сказать всего несколько слов. Эпилог. Путешествуя по Соловкам, Галик там познакомился со своей ровесницей, и она от него родила. Я была, может быть, самой горячей сторонницей этого брака. Но до загса у них не дошло. Талик снова явился ко мне, объявил, что теперь мы ровесники, он — отец, он — мужик, алиментщик. Обо всем не расскажешь!.. Теперь он сошелся с какой-то лимитчицей, она водит автобус! И тоже взрослее его, но не так — лет, наверно, на пять. Галик хочет удочерить ее дочку. Бредит театром, работает установщиком декораций… Мы снижаемся!
— Нет, по-моему.
— Мне заложило уши! Гена, может быть, теперь — вы?
— Я? Что я?
— Эпилог. Вашей жизни! Как и что было в ней до того, как вы здесь оказались. Ну?
— Продолжаю работать литконсультантом, это скромно, но кормит… Пишу… Жена уехала… Она эмигрировала. Я сделал предложение… Нет, Тамара, поверьте, я здесь ни при чем!
— Почему же? А вдруг это — новый «Декамерон»? Итак, жена уехала — и, конечно, с другим? Вы вернулись из командировки — и?! Я клянусь вам, мне заложило уши! Мы идем на посадку.