Вышел месяц из тумана
Шрифт:
Я почему-то впиваюсь руками в края корыта. А в следующий миг наша посудина вздрагивает. Тамара охает, тоже цепляется за борт… Корыто вздрагивает еще раз и вдруг срывается с места.
— Аня! Аня! Семен!
Но они не слышат меня. Мы удаляемся слишком стремительно. Кажется, там, на воде, и не заметили нашего исчезновения. Мы летим метрах в пяти над темнеющей рябью. Что-то ерзает и дребезжит у ноги. Это — ракушка, очевидно, выпавшая из шорт Семена. Она ползет по жестяному дну к пустой банке. И лишь теперь я замечаю, что, сделав градусов в десять наклон, корыто идет на вираж. Мне холодно. Влажные джинсы дубеют от ветра. И я уползаю пониже. Тамара подавленно смотрит куда-то в себя. И вдруг
— Эй, Тамара! Как слышно? Прием!
Она пожимает плечами. И рукой начинает вопрос, для которого у нее еще нету всех слов.
— Неужели, — опять пожимает плечами, — неужели возможно писать, не имея общего замысла?!
— Вы — о нашем создателе?
— Да какой он создатель?
— Даровитый, возможно.
— Хотите польстить в надежде, что он вам соломки подстелет, когда будем падать?
— Поймите, Тамара, пока мы — внутри, гадать о том, что снаружи, бессмысленно. А потому я советую вам поверить в то, что он мудр, добродетелен, повторюсь, даровит.
— Верую, ибо абсурдно? Увольте. Не то воспитание!
— А если попробовать так: верую, ибо, не веря, загнусь?
— Тьмы низких истин нам дороже нас возвышающий обман?! Нет, не на ту напали. Не на ту напали! — кричит вдруг она, глядя в небо.
— Приятно узнать, что вы верите хотя бы в обратную связь.
— Ну, он-то нас слышит наверняка! Эй, ты, графоман! — и шарит глазами в разрывах туч. — Опискин! Блистаешь отсутствием? Моральный урод! Ну? Слаб о корытенко перевернуть?
— Тамара!
— Слаб о ? Ну давай! Концерт по заявкам. Я прошу. Для меня! Импотент! Декадент! Ну? Козел! Рогоносец! — она привстает.
Ее свалит малейший дрыжок!
— Тамара! — я вдруг замечаю песок. Там, внизу. — Посмотрите.
Капля пота бежит по ее виску, мимо уха, дотекает до шеи… Осев наконец, она косится вниз. И равнодушно свидетельствует:
— Лабиринт.
Мы, наверное, метрах в пятнадцати над песком. Он исчерчен зигзагами крошечных дюн — здесь когда-то гуляли волны.
— Почему лабиринт? — я спросил и увидел…— Там лодка!
В лодке… да, человек. А от лодки бредут… Но ведь это Семен и Тамара. Он нагнулся и поднял. И сунул в карман. Это — ракушка. В лодке — я, получается? Я!
— Что он этим сказал? Он ведь мне, он мне этим ответил! Что он этим сказал? — Она сдавливает виски, у нее очень толстые и короткие пальцы… Но глаза стали гуще, глаза — два опала! — Вы, наверное, правы. Я должна рассказать все как было. Без купюр. Не ремарки, не сноски произносить, а — купюры, которые мне не позволил произнести в свое время мой внутренний цензор.
— Ну конечно!
— Хорошо. Но начну я с идеи. Потому что без общего замысла лично я излагать не могу. Две истории, скажем даже честней: два романа я пыталась понять, скажем даже еще честней: оправдать, повествуя один и другой параллельно. То есть поток сознания был для меня фактически лишь приемом, благодаря которому я могла вольно, путем ассоциаций переноситься во времени и пространстве.
— Я думаю, что для неискушенной части наших читателей это замечание будет небесполезным.
— Да, я тоже так думаю. Для упрощения восприятия, как я порой говорю на уроке: для слабослышащих повторяю! — я сначала дам общую схему. После чего разовью.
— Хорошо.
— Мы с Севой учились в одном классе. Нашим классным руководителем был упомянутый выше Анатолий Павлович. А когда мы вернулись в Москву из Норильска, он
— Да. Мне кажется, что теперь уже можно заняться непосредственно текстом, — я бросаю взгляд вниз, там — вода! Гладь воды. И на небе — ни облачка!
— Только Севка мог вдохновить меня на такое. Надо знать его. Он всегда был способен заразить всех своим состоянием. Как собака, которая при встрече облизывает тебя с ног до головы. У него удивительный дар любое свое сумасбродство сделать чем-то для всех несомненным. И вот он стал меня убеждать, что без этого я останусь маленького роста. Я стояла на физкультурном построении самой последней. А я уже прекрасно понимала, что длинные ноги в жизни женщины играют не последнюю роль. И Всевочка стал одолевать меня примерами. Сказал, что его сестра стала спать с их соседом еще в восьмом классе, потому такая дылда и вымахала. А вот сестра соседа, наоборот, спешить не стала, дотерпела до десятого класса, потому и имеет идеальные рост и фигуру. «Все-все-все надо, Тамочка, делать вовремя!» Он тогда звал меня Эй-Там или просто Мой Там, ну а я его — Мой Тамтам. И лупила его по спине… Мы дрались весь девятый класс, барахтались, возились, пока наконец он не убедил меня в том, что куда как естественней… Когда же я забеременела, все непонятное, что творилось со мной, он стал объяснять скоплением газов перед началом моего бурного роста. И кормил меня активированным углем. Родители мои третий год уже жили и работали в Сирии. А бабушка даже радовалась, что я перестала худеть и начала поправляться. И только когда Денис зашевелился — как раз перед выпускным сочинением, одна из моих подруг выдвинула смелую гипотезу, которая не замедлила подтвердиться. Мама примчалась из Сирии с лицом как на похороны. После чего мы сыграли свадьбу. Кстати, Семен был свидетелем. Вот. В день моей свадьбы Галактиону исполнилось четыре года и восемь месяцев. Он потом составил сводную таблицу наших жизней. Он вообще бредит датами, циклами…
Небо над нами опять начинает хмуриться. Если внизу будет Аня, я сброшу канатную лестницу. И придвигаюсь к канатному свертку поближе.
— Гена, сейчас nota bene! Я прежде не говорила об этом открытым текстом. Неумелое перепихивание двух подростков, для меня к тому же в первое время весьма болезненное, но я так хотела подрасти и все терпела, так вот: перепихивание это лишило меня чего-то крайне существенного. И я не хотела, чтобы этого был лишен и Галактион. Уроки в классе я вела для него одного. Как же он слушал! У вас нет сигарет?
— Я не курю… в самолете, — шутки, по-моему, не вышло.
— Я теперь тоже, вдруг захотелось, — и опять она, точно старушка, перекатывает свои губы. — Счастье не нуждается в оправдании. Вы согласны? Он приносил мне захватанные тысячью рук перепечатки по технике секса, смешной мой мальчик. Да, я учила его всему. Но и он учил меня! Никто и никогда, даже Андрюша, о Денисе не говорю — он рос у моих родителей, — никто и никогда не принадлежал мне так безоглядно. Галактион научил меня ответственности… Ведь семейная жизнь от нее отучает. Она вообще отучает ото всего, все превращая в привычку! Которая хотя и свыше нам дана, но есть всего лишь замена счастию! Единственное, от чего меня до сих пор бросает в краску — то, как некрасиво это обнаружилось. Я готовилась рассказать обо всем Всеволоду сама. И вот, как в пошлейшем анекдоте: возвращается муж из командировки. Ночь. Июнь. Мои спиногрызы в деревне.