Вышел месяц из тумана
Шрифт:
— Че орешь?
— Ничего, — улыбаюсь.
Недовольно пожала плечами. И Семен, он ведь тоже как рыба в воде, смотрит весело вверх:
— Поздравляю вас, если не шутите!
Аня лупит его по плечу.
— Ты чего? Нюх, сама же сказала! Эй, Тамусик, уж замуж невтерпеж — это правило или исключение?
Ее узкие губки подрагивают:
— Исключение.
— А зависеть и терпеть? — неймется Семену. За что и получает новый Анин шлепок.
— Горько? — вдруг морщится Тамара. — Сем! Ты Анну
— Хренушки! — он заранее закрывает лицо руками. — Нюха Гену берет!
Я сижу и сияю дурак дураком.
Аня, выпрыгнув из воды, упирается в плечи Семена… Он уже под водой! Их щенячья возня… Он выныривает:
— Нюхе Гену охота видеть, слышать и терпеть!— и теперь уже задыхающийся Семен вдавливает Аню в месиво волн и брызг.
— Гнать, держать и ненавидеть!— Аня захлебывается последним словом.
— За лестницей бы лучше ныряли, чем дурака-то валять! — бормочет Тамара. — Кто-то слух распустил, что мой Севка клал ее на аборт. Так вот я уточняю: это сделала некто Лидия. Желторотая мидия! Наш Андрюша ее так прозвал. Вы представьте, ребенок, а…
Ани нет! И Семен уже тоже встревожен. Озирается. Если она поднырнула под лодку!..
— Эй! Семен! — я встаю.
Но вода непрозрачна. Приседаю, как будто бы так мне видней. Рябь воды метрах в трех.
— Это — сон, — вдруг решает Тамара. — Если она утонет здесь, значит, там будет жить до ста лет. Это такая примета.
Я сейчас ее удушу. Идиотка! И пусть тоже живет до ста лет…
Не свалиться бы. Я повис. Потому что Семен стал нырять… Он-то вынырнул! Возле лодки. И опять поднырнул.
Я — подонок, который не может спасти… И вся эта бодяга — про это. Губошлеп. Проверка на вшивость. Там рыба?.. Что-то розовое! Как же можно нырять в сарафане?! Там не рыба! Да черт побери! Чуть бы ближе… Корыто кренится или я…
Я лечу. Лбом о воду! Метафора: жизнь без Ани бессмысленна? Если это вода, почему я дышу? Почему я лечу, если это вода? Почему так темно? Что я должен фиксировать и почему же я знаю, что должен? Ночь. Ни зги. Чувство страха и ненависти. Я не помню к кому. Тьма размывающая. Тьма разъедающая. Река времен в своем стремленьи… Я царь — я раб, я червь. — я Бог… Отсутствие звуков гнетет сильней, чем отсутствие света.
Строгая сенсорная депривация.
Кто чувствует несвободу воли, тот душевнобольной; кто отрицает ее, тот глуп. Они зарезали мне все эпиграфы из Ницше, как будто бы Блока можно понять без него! И я поддался.
Мой ненаписанный реестрик!
ЯВЛЯЕТСЯ НЕПРИЛИЧНЬМ:
1. Ночной звонок.
2. Синее с зеленым.
3. Прикосновение к определенным частям тела незнакомого человека.
4. Знакомство с кем-то из органов.
5. Не отведенный на третьей секунде
6. Пять лет назад вышедшая из моды одежда.
7. Собирание остатков с тарелки кусочком хлеба.
…Ставить верстовые столбы во тьме — мной — глубокомысленная затея!
8. Затягивание опыта по сенсорной депривации, чреватое для испытуемого необратимыми психическими изменениями.
Все неприличное волнует. Когда большеватые Анины пальцы макают кусочек хлеба в остатки подсолнечного масла и губы уже тянутся ему навстречу… Я сижу и жду этой встречи, ее поцелуя с пахучим и текучим хлебным мякишем.
Катя ненавидела мой зеленый в синих ромбах свитер. В ее последний день рождения я был намеренно в нем. А ей, бедняжке, так хотелось понравиться своим новым друзьям, отъезжантам. Даже больше, по-моему, чем в прежние годы всему музсоставу вместе взятому. Мой свитер какофонировал и джазил. Впрочем, он был ее алиби. От такого в таком было грех не уехать!
Отсутствие чувства судьбы размывает. Как тьма.
Не у Хармса ли я позаимствовал тягу к реестрикам?
Нет ничего беспомощней этой моей оглядки! Она-то и выдает меня с головой! А заимствования — что же — кровь, текущая по сосудам организма по имени словесность.
К бессловесности. Бес словесности.
Бес как не, как отсутствие. То есть язык утверждает: тьма есть только отсутствие света. Дьявол (бес) не субстанция, не монада, а полость, в которую Бог не вошел еще…
Но интересней всего не заимствования, а то, как большая литература наяву грезит своим грядущим:
в поэзии капитана Лебядкина воспредчувствован Хармс;
второй том «Мертвых душ» — краеугольный камень, положенный в фундамент имперского стиля, первый шедевр социалистического реализма, по недоразумению в этот ранг все еще не возведенный.
Так хорошо сейчас вдруг — отчего?
Оттого, что есть мысль и она не обо мне и, наверное, не моя. Она — гостья. На миг. Я исчез, но не тьма поглотила меня. И все-таки я исчез. И это хорошо. Не размыт, и размыт, и омыт.
Не жизни жаль с томительным дыханьем(вот это, это остается!),
Что жизнь и смерть? А жаль того огня,Что просиял над целым мирозданьем,И в ночь идет, и плачет, уходя.Это! А не подробности неудавшейся жизни, начавшейся с — казалось бы — удавшегося зачатия. Не можно русскому дворянину от жидка бысть. А от Абрама, но эфиопа — можно.
Очень Катя любила об этом. А теперь пикетирует кнессет: не желает наша Катя отдавать им Голаны.