Вышка для бизнесмена

Макеев Алексей Викторович

Нет, никто, и в первую очередь сам Гуров, не сказал бы, что он несчастлив в своей семейной жизни, но вот такого у него в доме никогда не было. Точнее, было, но в очень давней жизни и не в его доме, а в доме его родителей, когда Клава еще была жива. Тогда-то пахло в нем пирогами, суетилась у плиты Клава, стремясь повкуснее накормить их всех. А сейчас? В погоне за фигурой – а как артистке за ней не следить, если это ее хлеб? – Мария вечно сидела на различных диетах, фруктах, овощах, всяких низкокалорийных салатиках и тому подобном. Какие уж тут пироги? Да и не было в их семье вечерних посиделок с чаепитием. Да когда разговоры разговаривать, если он приходил

домой поздно вечером совершенно без сил, а у нее – то съемки, то спектакли. Встречались по вечерам в постели, а там не до разговоров, да по утрам на кухне, прежде чем разбежаться каждый в свою сторону. Может, потому и жили мирно, каждый своей жизнью, со своей работой, интересами и редко встречались. И впервые за все это время Гуров подумал о том, что жизнь ему что-то недодала. Но виноват в этом был прежде всего он сам, потому что характер – это судьба, а характер у него был нелегким, но веселее ему сейчас от этого не стало.

– Левушка, – услышал он вдруг у себя над ухом и даже вздрогнул от неожиданности. – Вот тебе травка, выпей. Как раз через полчаса и обедать будем. – Рядом с ним стояла Анфиса Сергеевна. – Я тебе травку еще дома в термосе заварила, чтоб ты ее тепленькую выпил.

– Спасибо, Анфиса Сергеевна.

Гуров взял у нее из рук чашку и подумал: «Интересно, вот что должно случиться, чтобы Мария начала обо мне заботиться вот так, как эта совершенно чужая для меня женщина? Помнить о том, что мне нужно траву заварить, принести и дать выпить, чтоб я сам не забыл? Нет, это нереально…»

– Ты чего загрустил, Левушка? – спросила Анфиса Сергеевна, когда он возвращал ей чашку.

– Так, мысль одну обдумывал, – туманно ответил он.

Гуров вышел из кухни и, чтобы отвлечься, пошел искать Гордея. Услышав за дверью кабинета мужские голоса, он остановился и стал невольным свидетелем совершенно не для его ушей предназначенного разговора:

– Слушай внимательно, батя, – говорил Гордей. – Сам видишь, какая ситуация сложилась. Возможны варианты.

– Это в смысле, убить тебя могут? – спросил Василий Семенович.

– Постараюсь, чтоб этого не случилось, но…

– Да кто бы им дал? – возмутился Задрипкин. – Я своих сыновей свистну…

– Батя, у меня своя охрана есть, – остудил его пыл Гордей.

– То-то в ней предатель оказался, – сварливо заметил Василий Семенович.

– Ты на больной мозоли не топчись, душевно тебя прошу, – вкрадчиво попросил Гордей.

– Ладно, – поняв, что ляпнул лишнее, проворчал Задрипкин и спросил: – Так что ты надумал?

– В общем, так. Если до того времени ничего не прояснится, то я сразу же после свадьбы завещание напишу: все пополам между мамой и Еленой, – начал объяснять Гордей. – Случись что со мной, тебе с сыновьями моим хозяйством рулить.

– Про Людмилу Алексеевну не спрашиваю – сам вижу, что не потянет она это дело, – солидно заявил Василий Семенович. – А Елена?

– При всей моей к ней любви скажу откровенно: как юрист – сгодится, а как хозяйка – нет. Развалит все – характер не тот, чтобы всех в узде держать, – уверенно заявил Гордей.

– Тоже правильно, – согласился Задрипкин. – Не то у нее воспитание.

– Условие одно: маму мою не обижать, – продолжал Гордей.

– А я тебя за умного держал, – возмутился Василий Семенович. – А ты оказывается дурак дураком. Да как тебе такое только в голову взбрело?

– И все равно сказать должен был, – стоял на своем Гордей.

Встревать в разговор будущих родственников Гуров не стал и, удовлетворенно подумав, что Гордей сделал из его слов правильные выводы,

отправился бродить по дому. Часть мебели была уже освобождена от упаковки, и Лев Иванович только головой качал да посмеивался при виде какого-нибудь огромного кресла, которое и боевой слон с места не сдвинет – что Гордей, что Елена выбирали мебель в полном соответствии со своими габаритами и весом. Потом Гуров переместился во двор, где некоторое время наблюдал, как парни Гордея моют машины, в том числе и его – с утра дул неслабый ветерок, который должен был подсушить дороги, и он надеялся, что вымазаться еще раз до самой крыши ему больше не грозит.

Выбрав безветренное место, Гуров сел и задумался – черт побери, а ведь он завидовал Гордею и той, несомненно, счастливой семейной жизни, которая его ждала. И в голову Гурова впервые пришла крамольная мысль: а правильно он сам свою жизнь прожил? А вдруг он как свернул в далекой молодости не на ту тропку, так и прошагал по ней всю жизнь? И выбери он другой путь, был бы сейчас счастливым отцом семейства, а может, уже и дедом? Лев вспомнил все упреки, которые делали ему окружающие, обвиняя в черствости, бездушии, эгоизме, зацикленности на себе, своей исключительности и абсолютной правоте. У него перед глазами прошли все женщины, с которыми он был когда-то близок, и он спросил себя: «А вдруг кто-то из них мог сделать меня по-настоящему счастливым, а я прошел мимо? Или сделал все для того, чтобы они ушли от меня сами?» Пожалуй, только Татьяна, в смерти которой он винил себя все эти годы, могла стать, пусть и не копией Елены или Анфисы Сергеевны, но настоящей, заботливой женой.

– Пошли обедать, – подходя к нему, позвал Гордей и, когда тот поднял на него глаза, удивленно спросил: – Гуров, что с тобой?

– Старею, – просто и исчерпывающе ответил на это Гуров.

Стол ломился, да в семье Задрипкиных-Ведерниковых по-другому просто не было – они привыкли есть много, сытно, а главное, вкусно.

– А Лёшенька где? – спросила Людмила Алексеевна, когда они сели за стол.

Она сказала «Лёшенька», а не «Лешенька», то есть имела в виду именно Лешего.

– Он, мама, работает, – объяснил Гордей.

– Так голодный целый день и ходит? – ужаснулась Анфиса Сергеевна, которая этого Лешего еще в глаза не видела, но уже заранее хорошо к нему относилась, потому что он был чем-то вроде члена будущей семьи ее дочери, а значит, ее забота распространялась и на него. – Так, как он приедет, ты, Ванечка, его тут же сюда веди. Да виданное ли это дело, не евши работать?

С одной стороны, Лев ел то же, что и остальные, но вот суп ему налили из отдельной маленькой кастрюльки, а вместо жареной картошки наложили пюре, да и в котлете не чувствовалось ни перца, ни чеснока, хотя, судя по запахам, у других они были.

– Бабушка сказала, что вам острое вредно, вот мы с мамой и сделали для вас отдельно, – объяснила Елена.

– Сколько же хлопот я вам доставляю, – покачал головой Гуров, почувствовав себя очень неудобно.

– Хлопот? – Елена с матерью недоуменно переглянулись, и их удивление было совершенно искренним. – Какие же это хлопоты?

«Да уж. Есть женщины в русских селеньях», – с тоской подумал Лев Иванович, потому что и в мечтах не мог представить себе, чтобы Мария стала специально готовить для него что-то диетическое. Ну, пару-тройку раз, еще куда ни шло, она делала, когда он лежал в госпитале, но чтобы постоянно, изо дня в день? Нет, это уже из области ненаучной фантастики. Она и так-то к плите подходила исключительно по большим праздникам и с неважными результатами.