Высоцкий — две или три вещи, которые я о нем знаю
Шрифт:
Париж наводит поэта на множество грустных размышлений. Этому также способствуют пустые, малоправдоподобные эпизоды просмотренного им английского фильма «Айседора»: «Ее играет Ванесса Редгрейв — очень хорошо. Есть там картины России 1921 года и Есенин, который говорит с английским акцентом, читает стихи, даже водку пьет с акцентом, дерется и изображает русского безумца. Революционные солдаты одеты в потертые дубленки и поют «Калинку» с акцентом. Дункан пляшет в каком-то зале, где на стенах висит все, что британцы знают из лозунгов «Знание — сила». Плакат. «Убей немца!». Портреты Ленина во всех ракурсах, и все красно от кумача. Господи, как противна эта клюква. Стыдно. Но ведь мы-то про них делали еще хуже».
Уныние Высоцкого усиливала и его неуверенность в жизни В 1975 году в Москве он наконец-то получает долгожданное кооперативное жилье (его первая собственная квартира). Марина Влади собралась переезжать в Москву вместе с детьми, Высоцкий в глубине души принимает ее желание без особого энтузиазма:
Нужно признать, что эти раздумья Высоцкого звучат почти как признание смертника. Так же пессимистично выглядят и другие его размышления, каждый эпизод его пребывания в Париже таит в себе смятение, тоску и подавленность: «…провели Петю (средний сын Марины Влади. — Примеч. автора) на вокзал. Вокзалы везде в мире одинаковые — большие и грязные, и напоминают, что все не вечно: и место, и время, и люди».
Кроме всего прочего, в Париже с Высоцким произошел неприятный случай. Поэт пошел на торжественную церемонию вручения награды российскому эмигранту и диссиденту — писателю Андрею Синявскому, которого он знал еще со студенческих лет. Синявский был его наставником, высоко ценил талант Высоцкого, записывал его песни и устные рассказы. В 1965 году Синявского арестовал КГБ и все его пленки с записями Высоцкого были конфискованы. Поэт ожидал самого худшего, ходил по улицам и оглядывался, не следят ли за ним. Однако тогда его оставили в покое. В 1975 году в день, когда он присутствовал на парижских торжествах в честь Синявского, раздался довольно странный телефонный звонок от одного из русских эмигрантов. Высоцкий считал его стукачом КГБ и подозревал, что этот человек записывает их разговор. Высоцкий должен был выслушивать вопросы типа освободился ли он от контроля, слежки, на что отвечал, что никогда не был никому обязан таким вниманием. И записал в дневнике: «Как они все-таки, суки, оперативны. Сразу передали по телетайпу, мол, был на вручении премии».
А еще в Париже были скучные и утомительные встречи, участие в нудных и не совсем умных дискуссиях. Хотя такое же могло быть и в Москве. В 1980 году Высоцкий вместе с Мариной Влади провел новогоднюю ночь у известного писателя Юрия Трифонова. Взял с собой гитару. Юрий Трифонов позднее вспоминал: «Это было что-то ужасное. Пришло к нам много гостей. Были среди них и Володя с Мариной. Я вспоминаю тот вечер только потому, что к нам пришел Володя. Только благодаря ему я храню его в памяти. И в течение этого вечера никто ни разу не попросил Володю спеть. Все долго и громко говорили о самих себе и своих успехах. А Володя был такой тихий, скромный, неразговорчивый. Когда они с Мариной уходили, моя жена сказала: «Володя, вы нам так ничего и не спели, а я так хотела вас послушать. Вы ведь даже принесли гитару…». Володя усмехнулся, как бы извиняясь: «Но другие не хотели. Было видно. В другой раз спою». И вышел. Был он среди нас, а все были заняты только сами собой».
Это происходило в Москве. В Париже было что-то похожее. В 1975 году Высоцкий записал в дневнике; «Костя (знакомый поэта. — Примеч. автора) говорил тосты, пьянел и был счастлив, хвастался большой политической эрудицией, намекал на близкие отношения с Мариной, словом, вы…вался, но симпатично, я ему поддакивал».
В заметках поэта, полных удивительной тоски, грусти и подавленности, есть только одна светлая сторона, содержащая в себе те фрагменты дневника, в которых проскальзывает чувство юмора Высоцкого, проявляющееся в оценках людей, фактов и событий: «Спали, однако, как дома, но с кошмаром. Марина уже которую ночь во сне давила на тормоз и крутила руль. А я ей советы давал и дорогу указывал. Она не возражала, потому что спала».
Говоря о юморе Высоцкого, следует отметить, что его необыкновенный талант к ироничным, удивительно точным наблюдениям и комментариям проявляется не только в его песнях, но также в заметках и письмах. Вообще письма Высоцкого — это особая тема, поэтому буду возвращаться к ней еще не раз в этой книге. Только одно хочу подчеркнуть: как в дневнике, так и в письмах поэт метко и остроумно комментировал то, что происходило вокруг. В 1972 году в письме к Станиславу Говорухину Высоцкий писал: «Свяжись со мной, Славик, хотя бы по телефону. Марина тебя целует, хотела тебе написать на вашем родном французском языке (Говорухин учил французский язык. — Примеч. автора), но лежит пластом и причитает по-русски, совершенно обессилев. Но привет для тебя, несмотря ни на что, вымучила. Говорит, что с удовольствием бы тебя увидела. Книга — новейший Сименон — лежит и ждет твоего внимательного и ненасытного глаза. Славик, мой дорогой! На душе паршиво и отвратительное настроение, хотя счастлив, что баба при мне, хоть и больная». Юмор, остроумие Высоцкого были одной из форм его борьбы с ежедневной серостью будней, и прежде всего с разного рода ударами судьбы, которых выпадало на его долю очень много. И хоть временами иронические замечания актера с большим трудом пробивались через толщу горьких размышлений но их легкость и фривольность,
А ценность его поистине огромна. И высоцковеды до сих пор тешат себя надеждой, что еще где-то на дне ящиков столов ждут исследований и выхода в свет другие дневники и материалы поэта.
«Я КЛОНЮ СВОЮ ГОЛОВУ ШАЛУЮ ПРЕД ВАРШАВОЮ, ПРЕД ВАРШАВОЮ»
Это стихотворение Владимир Высоцкий написал в 1973 году во время своего первого выезда на Запад. Произведение является первой частью поэтического «Дорожного дневника», который состоит из тринадцати стихотворений и песен.
По пути в Западную Европу поэт побывал также и в нашей стране. Это был его первый визит в Польшу. Позднее он задерживался у нас неоднократно. В мае 1980 года он приехал в Польшу, но уже по официальному приглашению, когда Театр на Таганке участвовал в упомянутых уже в этой книге Международных театральных встречах.
Высоцкий питал к нашей стране особые чувства. В 1970 году в заполненной им самим анкете (предложенной ему одним из друживших с ним актеров) на вопрос о странах, к которым он относился с симпатией, поэт ответил: Россия, Польша, Франция.
До 1973 года Польша попала в некоторые произведения Высоцкого, выдержанные в шуточной, юмористической манере. Но, по правде говоря, первое упоминание Польши в его творчестве — это два стихотворения из «Дорожного дневника». Речь — о произведениях «Хитрованская Речь Посполитая» и «Дороги… дороги».
Высоцкий встречался в Польше со многими представителями мира искусства и культуры, среди которых Анджей Вайда, Ежи Хоффман, Даниэль Ольбрыхский. На одном из концертов русского актера присутствовал тогда еще совсем молодой Яцек Качмарский, и, по словам польского барда, именно эта встреча с Высоцким повлияла на его дальнейшую жизнь. Именно благодаря Высоцкому Яцек Качмарский стал писать стихи и сочинять музыку к ним, с гордостью считая Высоцкого своим учителем.
Воспоминания о великом поэте написал Даниэль Ольбрыхский. Его книга «Поминая Владимира Высоцкого» позже была переведена на русский язык и вышла в Москве. Один из наиболее спорных и потиворечивых высоцко-ведов Анатолий Сидорченко дал ей сокрушительную оценку в двух своих книгах. Впрочем, как и воспоминаниям Марины Влади. Сидорченко не стесняется в выражениях и любит шокировать. Название его последней книги звучит так: «Книжка Марины Влади в переводе Рашэн-дяди». Лично я хочу признать: хотя временами трудно избавиться от ощущения, что «Рашэн-дядя» не приводит никаких аргументов в поддержку своих выводов, очень часто он абсолютно прав. И именно тогда, когда утверждает, что множество воспоминаний о Высоцком — это, по существу, настойчивые и упорные повторы авторами дифирамбов в собственный адрес. Они могли бы смело повторить за Маяковским: «Себе, любимому, стихи те посвящает автор», — с той лишь разницей, что посвящают они себе не поэмы и стихи, а целые книги.