Высоцкий
Шрифт:
Актриса Марина Влади приглашена на кинофестиваль в Каннах – вместе с супругом. Несколько непривычна для Высоцкого роль «товарища Крупского». Был такой анекдот, не совсем понятный для иностранцев. Выступает перед народом старый коммунист и рассказывает, как он работал в Народном комиссариате просвещения под руководством Надежды Константиновны Крупской. Выслушали его, а потом и спрашивают: «А с супругом Надежды Константиновны вы не виделись?» – «Нет, с товарищем Крупским, к сожалению, встречаться не довелось». Что делать: не выпало пока Высоцкому сняться в таком фильме, который мог бы котироваться на каннском уровне. Но, может быть, еще не все потеряно? Снимемся когда-нибудь в шедевре, а может, и сами попробуем режиссурой заняться.
Наутро он приятно поражен, увидев фотографии в газетах. Профессионально снято, приятно посмотреть на себя в международном контексте. В центральных советских газетах личность Высоцкого строго засекречена: имя еще могут назвать, а лицо держат как бы под паранджой. Да, запад есть запад, восток есть восток…
Из поездки Высоцкий привозит разные подарки близким: кому джинсы, кому «водолазку», кому косметику… А для себя он вывез из Франции нечто бесценное и никаким таможням не подконтрольное – дух свободы и готовность бороться за свои гражданские права. В самом деле, почему мы считаем себя заведомо виноватыми? Почему мнение любого чиновника воспринимаем как глас Божий? Ведь лет через десять, ну через двадцать они все равно примут нашу точку зрения, поскольку своей у них просто нет. Ложь сама по себе ничего не производит, она всегда спекулирует на правде. Они еще будут говорить и писать о воспитательном значении песен Высоцкого, когда это им станет выгодно. Так может быть, стоит упереться ногами в будущее и подумать, чего мы можем добиться уже сегодня?
Двадцать первого июня суд постановил, что Высоцкий должен вернуть в казну «незаконно» выплаченные ему девятьсот рублей. Это его, конечно, не обрадовало, но и не обескуражило. Наоборот, хватило куражу сесть за письмо к министру культуры Демичеву и взять совсем другой тон:
«Уважаемый Петр Нилович! В последнее время я стал объектом недружелюбного внимания прессы и Министерства культуры РСФСР. Девять лет я не могу пробиться к узаконенному общению со слушателями моих песен…»
Вот так! Спокойно и с достоинством. Проще всего описать ситуацию такой, какова она есть.
«Вы, вероятно, знаете, что в стране проще отыскать магнитофон, на котором звучат мои песни, чем тот, на котором их нет. Девять лет я прошу об одном: дать мне возможность живого общения со зрителями, отобрать песни для концерта, согласовать программу.
Почему я поставлен в положение, при котором мое граждански ответственное творчество поставлено в род самодеятельности? Я отвечаю за свое творчество перед страной, которая поет и слушает мои песни, несмотря на то, что их не пропагандируют ни радио, ни телевидение, ни концертные организации…»
«Поставлен – поставлено», «ответственное – отвечаю»… А, потом подправим весь текст, а пока – не сбиться бы с тона.
«Я хочу только одного – быть поэтом и артистом для народа, который я люблю, для людей, чью боль и радость я, кажется, в состоянии выразить, в согласии с идеями, которые организуют наше общество».
Нет, это не «совейский» язык, это вполне международный стандарт. Французы, пробивающие свои культурные планы и проекты, тоже ссылаются на интересы общества. Общество и государство не одно и то же.
«А то, что я не похож на других, в этом и есть, быть может, часть проблемы, требующей внимания и участия руководства».
Не слишком ли? Зато честно, а честность в конечном счете невыгодной быть не может. Так принято в цивилизованном мире.
Результатом этого письма через некоторое время становится присвоение Высоцкому филармонической ставки как артисту разговорного жанра. Одиннадцать рублей пятьдесят копеек за выступление. Но не надо смеяться. С паршивой овцы – хоть шерсти клок, а потом продолжим борьбу.
Новые надежды
В каком-то современном рассказике запомнилась ему
Вознесенский пригласил к себе на дачу в преддверии пятисотых «Антимиров». Попробуем ему новые стихи показать, посоветоваться насчет публикации. Есть шанс – именно теперь. Кто-то в литературу входит без проблем, как по лестнице. Некоторых даже везет туда эскалатор – за хорошие анкетные данные. Ну а нестандартным авторам приходится карабкаться на скалу, цепляясь за любой уступ. Но если ногу поставил, несколько стихотворений опубликовал – то следующий шаг уже легче дается.
В июле приехали в Пицунду – с Мариной и Севой Абдуловым. В Доме творчества кинематографистов встретились московские знакомые – Инга Окуневская и Виктор Суходрев. Виктор переводчиком в МИДе работает – ему доводилось даже с Хрущевым иметь дело. Инга и Виктор захотели в столовой позвать вновь прибывших за свой столик, но выяснилось, что в престижный ряд у стены не всех пускают, а только Сергея Герасимова, Эльдара Рязанова и лиц, к ним приравненных. За соблюдением иерархии строго следит администраторша по имени Гугулия, бывшая партработница. Тогда Инга с Виктором сами пересели в демократическую середину зала, где Высоцкий с Мариной и Севой получили неудобный стол у прохода. И неловкость сразу исчезла. Так оно проще, чем качать права и доказывать ху из ху. У многих амбициозных жрецов прекрасного вся жизнь и все силы уходят на борьбу за то, чтобы их селили и сажали куда надо. Ничего не поделаешь: система такова…
Три недели вполне безмятежного отдыха. Ездили за вином «изабелла» в один знакомый абхазский дом, где Высоцкий прошлой осенью бывал во время съемок «Плохого хорошего человека». Сам он на этот раз в дегустации участия не принимал, а потом вел машину и по возвращении в Дом творчества выгружал из нее сначала полученную в дар бутыль, а потом павших жертвами кавказского гостеприимства Севу и Виктора.
Спокойное курортное море однажды вечером взбунтовалось, купание запретили. После дождя отдыхающая публика вышла на берег, Высоцкий со своей компанией тоже. И вдруг линия, разделяющая море и сушу, представилась ему границей между двумя мирами. И как странно ведут себя обе стороны! Белые барашки несутся со всего разбега к этой линии – и возле нее разбиваются, превращаясь в ничто. А люди хладнокровно глазеют на гибельный процесс, развлекаются им, но близко не подходят, чтобы не забрызгало их холодной влагой. Поэт, как всегда, разрезан на две половинки, одна – со страдающими, другая – с наблюдающими.
Я слышу хрип, и смертный стон, И ярость, что не уцелели, – Еще бы – взять такой разгон, Набраться сил, пробить заслон – И голову сломать у цели!.. И я сочувствую слегка Погибшим – но издалека. Придет и мой черед вослед: Мне дуют в спину, гонят к краю. В душе – предчувствие, как бред, Что надломлю себе хребет – И тоже голову сломаю. Мне посочувствуют слегка – Погибшему, – издалека.