Высокая макуша. Степан Агапов. Оборванная песня
Шрифт:
Подсчитают ли люди все жертвы войны? Ведь погибали не только на фронте, но и в тылу. Как, например, Надя Антипова или отец ее, дядя Тимоша, или крестная моя да тетя Нюра. А сколько покалеченных если не пулей или снарядом, так голодом,
Смотрю, как веселятся люди и празднуют Победу, как рады, что землю свою отстояли и живы остались, и крикнул бы сейчас на весь мир: из-за чего, из-за кого, зачем погублено столько молодых, красивых, жизнерадостных? Вот так же они веселились и пели в тот ясный день, четыре года назад, и вдруг ударил гром, померкло небо — и подхватило их, понесло, рассеяло, как листья бурей…
С неба бомбочка упала Прямо Гитлеру в штаны, Все, что было, разбомбило — И пришел конец войны, —послышался, как сквозь дрему, задорно-мстительный голос. Я глянул в сторону эшелона, где собралась толпа фронтовиков и наших, станционных, и подхватил с своим ящиком через плечо туда, где разыгрывалась пляска. Подбегаю и вижу в толпе знакомую стрелочницу, одежка на ней рабочая, замасленная — не успела
Тут подступила к моему горлу спазма, будто хватил я пересохший ком земли, а проглотить не могу. Смотрю на балалайку и думаю: «Ну вот она, твоя консерватория!» И уплываю, удаляюсь куда-то в полузабытый — солнечный и зеленый, светлый, как этот день, мир, лечу в раскрытом настежь вагоне к матери на каникулы, на все лето, и бренчу, бренчу на своей балалайке, — легко мне и вольно, как птице…
Опомнился — стою я, рабочий человек, полуподросток, полувзрослый, — стою на путях перед победным эшелоном и плачу, рыдаю без слез. Душу мою оборвала война, живую душу! И у меня, и у матери моей, у сестер и братьев, у деда, у теток, у дядей. У каждого, наверно, оборвала. Зазвенит ли это оборванное, как звенело прежде? И сколько лет понадобится — не дней, а лет, — чтобы повторился тот ясный и веселый довоенный день, повторилась недопетая песня?..