Высоких мыслей достоянье. Повесть о Михаиле Бестужеве
Шрифт:
Прием закончился далеко за полночь. Придя в дом, выделенный для гостей, Юй Цзечин выпил две фарфоровые чашки с теплой водой и рвотным порошком. С душераздирающим ревом он освободил желудок от еды и обильного спиртного, умылся холодной водой и, взяв лист плотной рисовой бумаги, кисть, тушь, начал быстро набрасывать иероглифы.
«Верховному главнокомандующему
всех войск Маньчжурии,
Князю VI степени, господину Ишаню.
Высокочтимый и достопочтенный князь!
Во время встречи с генерал-губернатором Муравьевым присутствовал некий Бес-ту-шин,
Однако осмелюсь доложить Вам, что намерения русских по отношению к нам вроде бы самые доброжелательные. По одной из реплик Муравьева я заметил его неприязнь к адмиралу Пу-тя-тин, который учился с господином Бес-ту-шином.
К счастью, никто не догадывается о том, что я в совершенстве владею этим нелепым по звучанию и чрезвычайно трудным по смыслу языком. Надеюсь, мои старания и бдительность будут по достоинству оценены Вами, высокочтимый и достопочтенный князь.
К сему — до последнего ногтя преданный Вам Юй Цзечин.
Устье Зеи, июля 16 дня полной луны,
1857 года — года железной змеи».
ТОРГОВЦЫ
Утро следующего дня выдалось туманным, сумрачным, и смутное предчувствие чего-то дурного не покидало Бестужева, беспокоила задержка отставших барж. Наконец сверху показалась лодка под черным парусом, в ней Чурин в пунцовой рубахе. Лодка мчалась по течению быстро, неотвратимо, как недобрая весть. Увидев хмурое лицо Чурина, Бестужев спросил, что случилось.
— Неприятности, — выдохнул Иван, — кормщик, которого высекли, сбежал с одним рабочим, а главное… Митрофан утонул.
— Как?! Да не томи же душу — говори скорее!
— Шишлов подначивал всех, слушайте, мол, нового начальника: он еще в тот вечер с адмиралом спелся. Митрофан не знал этого, но чувствовал неприязнь, сам не свой ходил, Утром поехали с ним на крайнюю баржу, я поднялся наверх, а он полез да оступился, упал за борт, лодка перевернулась — уключина в голову, он даже не всплыл. Я приказал Пьянкову снова взять командование и велел к полудню быть здесь.
— Ну как чуял! Места себе не находил, — Бестужев смотрел на бурные воды Амура, словно пытаясь увидеть там утопленника. Зайдя к себе в каюту, он достал бумагу, перо и начал писать.
«Устье Зеи, 16 июля 1857 г.
Мои милые, мои добрые сестры, моя добрая Мери!
Это
Видел вчера здесь двух детишек Кешу и Гутю. Девочке три года. Она спала, и я представил на ее месте мою Леночку… Недавно видел во сне вас в окрестностях Селенгинска, в прекрасный вечер на лужку в Тугурене, покрытом зеленью и цветами. Дымился самовар, мальчишки бегали за жучками и бабочками. Я вообразил бог знает что и… проснулся.
Прощайте, мои сердечные! Теперь долго-долго от меня не будет писем. Поклонитесь от меня всем селенжанам. Любите и помогайте взаимно друг другу. Только союзом крепко и общество и семейство. Мои дорогие сестры, не оставляйте моих малюток! Мери, будь благоразумна как мать и крепка как член общего семейства. Целую всех вас без изъятия. Никак не мог предполагать, что так тяжело быть в разлуке с близкими сердцу!
Вас истинно любящий
М. Бестужев».
Запечатав письмо, он пошел к Муравьеву сообщить о несчастье во флотилии и попросить о пересылке письма. Недалеко от пристани он увидел несколько джонок, прибывших из Айгуна с товарами для продажи. Маньчжуры ставили мешки с просом, овсом, открывая их, чтобы покупатели могли увидеть и пощупать зерно. Рядом красовались корзины, ящики с овощами, фруктами. Весов и сосудов для измерения почему-то не было. Когда Бестужев спросил о ценах, один из торговцев на ломаном русском языке объяснил, что все продается только в мешках, корзинах.
— Это двадцать копека, — ткнул маньчжур пальцем в мешок проса, — это пять копека, — указал на ящик огурцов, — яблок — шесть…
Покачав головой, Бестужев подумал, что, наверное, чего-то не понял. И тут сзади подошли посланные амбаня, а с ними — Сычевский. Раскланявшись с ними, Бестужев спросил Егшфана Ивановича о ценах. Поговорив с торговцами, тот сказал, что мешок овса и проса — по двадцать копеек, все овощи — по пятаку за ящик, а фрукты — по шесть. Курица — две копейки.
— Удивительно! А у нас они что покупают?
— Сахар, соль, мануфактуру. Особый спрос на простые ткани — грубый синий холст, сарпинку, ситец. Вон лавка, ее недавно открыл Паргачевский.
В это время к Сычевскому обратился «почтарь». Епифан Иванович перевел, что тот спрашивает о времени прибытия флотилии Бестужева в Айгун.
— Дня через три, — ответил Бестужев.
Один из торговцев начал что-то говорить, показывая на дома. Сычевский с улыбкой выслушал его и перевел:
— Он говорит, что они очень довольны торговлей и вообще рады, что русские поселились тут. Мы, говорит, знаем, что все это для того, чтобы побить ингри, то есть англичан, если они покусятся зайти в Амур и разорить Айгун.