Высоких мыслей достоянье. Повесть о Михаиле Бестужеве
Шрифт:
Узнав, что Лев Перовский во время восстания находился за границей, Казакевич спросил, не мог ли тот, окажись в Петербурге, примкнуть к восставшим. Услышав это, Бестужев невольно усмехнулся: точно так же во время следствия генерал-адъютант Чернышев спросил Михаила Назимова. Тогда даже Бенкендорф не выдержал и сказал Чернышеву, мол, нельзя спрашивать о том, что является делом совести. Позднее, говорят, царь Николай задавал Пушкину такой же вопрос. Но что значит время и место! Из уст Казакевича вопрос звучал совсем иначе.
Бестужев ответил Казакевичу, что Лев Перовский вряд ли вышел бы на площадь, так как уже отошел от общества. Когда дело дошло до серьезного,
— А окажись он в Петербурге, — сказал Казакевич, — наверняка вышел бы на площадь. Но, слава богу, был в плавании, а то и он бы погиб. На мой взгляд, ваше восстание принесло не столько пользы, сколько вреда. Судите сами, столько прекрасных людей было вырвано из жизни общества! Кроме повешенных — Муравьевы, Волконский, Трубецкой, Пущин, Якушкин. А сколько моряков ухнуло в бездну — Михаил Кюхельбекер, Торсон, Романов, Чижов, вы с братьями Николаем и Петром. Как не хватало вас и в Морском корпусе, и на флоте! Ведь ваши места за кафедрами и у штурвалов кораблей заняли те, из-за которых наш флот оказался в столь плачевном состоянии. Но самый страшный урон, принесенный вами, в том, что вы озлобили государя. Да, он поступил с вами жестоко, стал мнительным. Но кто, как не вы, сделали его таким? Извините, Михаил Александрович, я глубоко уважаю вас лично и многих ваших товарищей, но таково мое мнение, не обессудьте. Зря вы заварили кашу…
— Мы не могли иначе. Народ, сломивший нашествие Наполеона, освободивший Россию и Европу, достоин лучшей доли, и он остался в рабстве. В своем донесении Следственная комиссия сделала все, чтобы исказить истинные причины восстания, мол, его подняли безумцы, развратные смутьяны, которые лишь из честолюбия решили свергнуть царя и взять власть в свои руки…
Разгорячившись в споре, Бестужев несколько увлекся и чересчур откровенно говорил с Казакевичем, забыв, что перед ним не просто старый знакомый, а контр-адмирал, губернатор Приморской области, командир Сибирской флотилии.
К счастью, Казакевич перевел разговор на хлопоты о клубе, который задумали в Николаевске, чтобы занять офицеров гарнизона предстоящей зимой. Взносы при вступлении довольно большие — пятнадцать рублей, не считая сборов на особые торжества. Бестужев согласился вступить в клуб, посоветовав проводить не только ужины и танцы, но и лекции, а по возможности — концерты и спектакли. Казакевич сказал, что вряд ли удастся найти людей, способных организовать это, и спросил, не взялся бы Бестужев за театр. Тот ответил, что не сумеет найти времени — предстоят большие хлопоты по ревизии, отправке товаров и составлению отчета о плавании. Главное, о чем Бестужев конечно же не сказал, — он решил сесть за воспоминания.
ТЕАТРАЛЬНЫЕ СТРАСТИ
В комнате Казакевича долго горел свет, он что-то читал перед сном. Бестужев, возбужденный спором, невольно продолжал мысленно полемизировать с ним, и сон никак не шел
Кстати, когда Казакевич попросил его помочь в организации театра, он чуть было не согласился, ведь примерно в таком же глухом гарнизоне, в Архангельске, где он служил более трех лет — с 1819 по осень 1822 года, он посвятил театру три долгие зимы, близкие по тем широтам к полярным ночам.
Бестужев прибыл туда сухим путем под командованием капитана первого ранга Руднева. Ходил в плавания по Белому и Северному морям. Однако главной задачей 14-го флотского экипажа, в составе которого прибыл он, была подготовка к встрече императора Александра, решившего первым из всех государей после Петра Великого посетить Архангельск, чтобы укрепить этот форпост России на Ледовитом океане. Город не имел тогда особого значения ни в торговом, ни в военном отношении. Удаленность от столицы, отсутствие ревизий, полная бесконтрольность привели к тому, что порт стал одним из худших в России. Полусгнившие причалы, не чиненные со времен Петра, отсыревшие, обомшелые амбары, кишащие крысами, которые обнаглели до того, что и средь бела дня перебегали дорогу людям. Портовые лиходеи с нахальной ухмылкой оглядывали гвардейцев экипажа и их командиров: надолго ли их тут хватит.
Бестужев ехал сюда, как в ссылку. Брат Николай утешал его, мол, настоящему моряку надо познать все, и на всякий случай дал множество рекомендательных писем как к знакомым офицерам, так и к малознакомым купцам.
Отбыв из Петербурга по льду Невы, Ладоги, Онеги, 14-й экипаж прибыл в Архангельск на последней неделе великого поста. Бестужева разместили в отдельной бревенчатой хибаре. Первое, что он сделал, оставшись один, — сжег рекомендательные письма, решив просить перевода в другое место службы. Почти силой друзья-офицеры увели его на бал в клубе, где собрался весь цвет Архангельска.
Среди дам заметно выделялась одна, которую звали Екатериной, Катрин, Кети. Ее муж ушел на корабле, кажется, в Англию и зазимовал там. Катрин же не умела и не хотела скучать. Она была неотразима: хороша собой и вольна в поведении. Кавалеры соревновались за право очередного танца с нею. Однако Бестужев не торопился, чем вызвал легкое недоумение, если не сказать, удивление примадонны. И тогда она сама пригласила загадочного мичмана на вальс. Но и после того он не спешил становиться рекрутом в армии ее обожателей, чем окончательно уязвил самолюбие чаровницы. И неизвестно, чем бы все кончилось, если бы не театр, в котором принял участие Бестужев.
Тяга к сцене появилась у него еще в детстве, когда брат Александр привлек и его и Петрушу к постановке своей пьесы «Очарованный лес», которую он написал и поставил в Академии художеств, где служил отец. Это самое первое произведение Саши, к сожалению, погибло после восстания в числе прочих бумаг в пламени камина. Пьеса была большой, в пять актов, со множеством действующих лиц — храбрый князь и княжна, оруженосец и его наперсница, шут и трус, Зломир и добрая волшебница Злата, охотники, черти, русалки. Все это происходило в заколдованном замке, в глубине глухого леса.