Высоко над уровнем моря
Шрифт:
Грач и пацан из роты Хуршета (мне все больше казалось, что таджик соврал: тот был из разведотдела дивизии. Видел пару раз там лейтенанта с похожей моложавой физией) вздрогнув, обернулись на щелчок переводчика огня. Помедлив, они сделали то же самое.
Прошло еще несколько томительных минут и наконец прозвучал долгожданный свист.
Мы с Грачем, оставив у ворот молчаливого «корефана» Хуршета и нырнули в калитку. Перед нами предстал обыкновенный афганский двор: низкий дом с такой же террасой и редкими окнами в саманной
– Топайте туда, – вынырнул из темноты Хурик, – Вас там встретят.
– Чем платить будем? – вякнул сипло Грач, – Видимо, окружающая мрачноватая обстановочка проняла и его толстую шкуру.
Я же просто помалкивал, считая мурашки на собственной спине и нежно поглаживая ребристый бок «эфки». Сейчас она была мне милее всех красавиц мира.
– Не ваша беда, – ответил Хурик, – Уже обо всем договорено.
То и дело оглядываясь, сжимая в руках автоматы, мы двинулись к постройке. Она, казалось, была необитаемой: ни огонька, ни звука не доносилось из нее.
– Если что, – прохрипел я Грачу, – Тебе на том свете яйца отрежу!
– Да пошел ты… – огрызнулся мой кореш, но я был уверен, что у него самого на душе было более чем паршиво.
Перед нашими глазами вдруг сверкнул огонек. Качнулся вправо – влево, обозначая открытый проем двери.
Я плотнее обхватил рукой гранату, большим пальцем подцепил кольцо, чтобы суметь выдернуть его одним движением. Если даже навалятся сзади и сдернут автомат с плеча, устроить напоследок маленький фейерверк еще успею.
– Суда… – услышали мы срывающийся женский голос, произнесший русское слово с афганским акцентом.
Я уловил в нем не меньше волнения, чем у себя. Ага, не только мы, но и нас боятся! Это немного успокоило. По крайней мере, если бы хотели завалить или взять в плен, напали бы раньше и не подсылали бабу: афганцы – не европейцы, они редко используют в своих мужских играх женский пол.
Тонкие и сильные пальцы сжали мой локоть и властно повлекли куда-то по длинному темному коридору, в конце которого тускло светила лампа наподобие нашей «летучей мыши».
Я, как овца, послушно следовал за женщиной, укутанной с ног до головы в черное одеяние, почти полностью сливавшееся с окружающей нас тьмой. К запаху пыли, глинобитных стен, острого кизячного дыма – традиционных для афганского жилища ароматов, добавилась заметная струя косметики. Афганки ей не пользуются. Или здесь для них сделано исключение?
Что это – духи, туалетная вода или просто запах обычного крема, которым пользуются все женщины у меня на родине? Странно, но он успокаивает, делает ближе к этой скользящей рядом со мной женщине в черном. Сколько ей лет? По легкой поступи можно сделать вывод, что не больше двадцати.
Перед нами возникает проем в стене, закрытый плотным покрывалом. Женщина отдергивает его, и мы оказываемся в небольшой комнатке.
В углу ее горит светильник. На
Медный поднос рядом с курпачой. На нем – высокий кувшин, нарезанная дыня на покрытом узорами блюде, виноград, лепешка. Все. Больше в этой комнате ничего нет. Ничего, кроме меня и ЕЕ, источающей едва уловимый аромат косметики. Аромат женщины, запах любви, от которого я успел отвыкнуть.
У нее лицо покрыто платком. Глаза большие, блестящие, испуганно – любопытные.
– В первый раз с шурави? – пытаюсь звуком собственного голоса ободрить ее и себя.
Она кивает головой. Понимает!
Может, ее я и ободрил, но сам по-прежнему нахожусь в растерянности. Что делать дальше? Ни разу не был с…
Язык не поворачивается назвать ее проституткой. В этой женщине есть то, из-за чего обдолбанные фанатики рвутся на наши пули, надеясь в своем мусульманском раю обрести вечную усладу в объятиях гурий.
Женщина потянула меня за рукав, приглашая садиться на курпачу. Медленно опускаюсь на матрасик. Ее руки скользнули по моим и… тут же, словно крылья, испуганно разлетелись, метнулись в стороны.
Ч-черт! Я по-прежнему, как идиот, вцепился в гранату. Совсем забыл о ней.
Чтобы женщина не приняла своего славянского гостя за законченного труса, я извинительно натянуто смеюсь и сдвигаю подсумки с гранатами и автоматными магазинами по бокам ближе к спине, откладываю в сторону АКС. Откладывать-то откладываю, но делаю это так, чтобы его можно было схватить в любое мгновение.
Хозяйка, пытаясь ободрить меня, мелодично вторит моему смеху, больше похожему на воронье карканье. Ее смех молодой, задорный – совсем такой же, как у наших…
Но этот черный наряд, платок на лице, восточный кувшин на подносе и едва уловимый аромат, исходящий, казалось от всего…
Я ловлю себя на желании ущипнуть собственную руку: не сон ли это все? «Мускус, амбра, розовое масло…» всплывает в голове фраза из читанных в детстве книг по Ходжу Насреддина.
Глаза женщины от смеха щурятся, лучатся едва заметными морщинками. Они ее совсем не портят – задорные, лукавые…
Мой мандраж совсем прошел, становится легко и весело.
Она, по-прежнему не открывая лица, протягивает тонкую, обнажившуюся из широкого рукава, руку с браслетом на запястье, наливает из кувшина в глиняный стаканчик темную жидкость.
Я пью крепленое виноградное вино мелкими глотками – будь что будет! – и краем глаза наблюдаю за женщиной.
Она отдвигается от меня в угол, на самый край курпачи. Понимаю это движение как приглашение. Будь что будет! – протягиваю руку к платку, закрывающему нижнюю часть ее лица. Глаза женщины блестят любопытством. «Гюльчатай, открой личико…»