Высокое Искусство
Шрифт:
Раздвоилось даже сознание. В одной части все силы уходили на то, чтобы удерживаться на ногах и не выронить слабое оружие. В другой фехтовальщицу сжигала бесконечная, всепоглощающая ненависть, причем сфокусированная отнюдь не на лиходеях из трущоб… Елена как будто смотрела на саму себя через стекло, обжигаясь отраженными волнами бешеной ярости. Девушка брела одновременно в двух мирах. Или в разных временах. А может и там, и там одновременно. Главным сейчас было сконцентрироваться на одной грани восприятия, просто идти вперед, сцепив зубы, превозмогая огонь в сломанной руке. Сжимая клинок в целой руке. Потому что каждый шаг…
Мозгу не хватало аппаратных возможностей, чтобы додумать — почему каждый шаг столь важен.
Рядом ударило, глухо и сильно, рассыпав колючие осколки. Снова, чуть ближе. Ее начали забрасывать комьями сухой земли. Не опасно, зато больно. Вот это уже был конец, под градом камней далеко не уйти. Недалеко — тоже. Елена остановилась, выдохнула и повернулась лицом к неизбежности. Левой рукой прикрыла глаза, сжав ножик покрепче. Тускло мерцала гнилостным светом рыбная лампа, тени впереди роились, как трупные мухи. Их было много, и все ждали в готовности разом кинуться на ослабевшую жертву. Теплые струйки змеились по лбу и лицу — пара камешков рассекли кожу на голове. Один глаз окончательно закрылся под подушкой гематомы, второй различал только свет и тьму.
Вот и все, пожалуй…
Елена прислонилась к холодной твердой стене, непривычно гладкой, с какими-то острыми буграми. Девушка оказалась в неглубокой арке, удачно прикрывающей с боков. Что ж, еще минуту-другую передышки это даст, а затем все. Она почувствовала себя в пещере, впечатление еще больше усиливалось из-за «гнилушки». Луна окончательно спряталась за тучами и крышами, уступив место мертвенно-зеленоватому свету.
Все. Конец.
Чтобы перехватить нож из обратного хвата в обычный понадобилось две попытки, и в процессе девушка чуть не выронила клинок. Но справилась. Встать прямо оказалось сложнее, гораздо сложнее, но и здесь Елена тоже сумела. Осталось приставить нож острием к солнечному сплетению, надавить и…
Что может быть проще, чем упасть вперед? Сила тяжести и собственный вес сделают остальное. Елена представила разочарование шакалов, которым сегодня обломятся и доход, и развлечение. Хотя они наверняка придумают, как воспользоваться с пользой ее телом, но трупу будет все равно. Она хрипло, страшно рассмеялась, роняя с разбитых, пересохших губ капли кровавой слюны. Сплюнула, пытаясь сорвать с языка отвратительный привкус чужого сала. Закрыла глаза и хотела напоследок представить Шену, какой запомнила в первую и последнюю ночь, у костра, перед отплытием на проклятом корабле в проклятый Малэрсид.
Не вышло. Слишком, слишком устала. Образ темноволосой подруги с хризолитовыми глазами ускользал сквозь сито неверной памяти. Таял в огне страшной ненависти, которую испытывала та, другая Елена. В ином времени, в неведомом месте.
«Ты была счастлива?»
«Нет…»
Что же, по крайней мере, она помнила голос. И голос подсказал, что время пришло.
По-прежнему не открывая глаз, Елена прошептала — на большее сил не хватило:
— Идите нахер, уроды. Сегодня будете драть не комиссарское тело, а мертвечину.
И сделала то, что следовало сделать.
Падение оказалось долгим, почти бесконечным. И восхитительным — ни усталости, ни боли. Просто чувство покоя, давно заслуженного отдыха, которое — самое замечательное! — все длилось и длилось.
Елена ждала укола под грудью, вспышку боли, когда острие пронзит скопление нервов. А затем — пустоту, из которой нет пути назад. Хотелось надеяться, что за гранью есть что-то кроме полного небытия. В краткое мгновение между закончившейся жизнью и еще не начавшейся смертью Елена подумала о всемогущем Пантократоре. И о чуде. О возможности увидеть двух людей, с которыми ей не довелось обрести счастье в этом мире. Или мирах, если быть точными. О желании еще хотя бы раз посмотреть на старого медика и молодую воительницу, которые никогда не
Хотя бы один взгляд, одно лишь слово…
Удар. Сокрушительный, тяжкий, выбивающий дух. Не укол. И не в солнечное сплетение, а по затылку, будто с размаху доской огрели. Прежде чем окончательно провалиться в глубокий обморок, Елена поняла, что упала не вперед, на нож, а назад, когда опора за спиной внезапно исчезла.
И наконец, пришла благословенная тьма.
Готического солдатика на коне выстругали из светлого, почти белого дерева, потемневшего от времени. Настолько, что выжженные узоры терялись на общем фоне. Игрушечный кавалерист выглядел бывало и, судя по убитому виду, служил многим поколениям детей. Копьецо давно сломалось, конь остался без хвоста и ушей, а щит, похоже, яростно скоблили ножом. Видимо, резчик сделал когда-то герб, но затем от рисунка на всякий случай избавились. Немудрено, учитывая трепетное отношение общества к любой геральдике. Лишний завиток или оттенок тинктуры могли стать причиной жестокого спора о привилегиях, а затем и поводом для вендетты или даже частной войны благородных семейств.
Деревянный солдатик стоял рядом со свечой. Елена смотрела на фигурку и думала о том, что она и сама теперь как сломанная игрушка. Вздохнула — вместо вздоха получился долгий неровный всхлип — и перестала думать о бессмысленной ерунде. Перевела взгляд с игрушки на тех, кто сидел напротив. Они молча ждали, когда незваная гостья чуть оклемается и придет в более общительный вид.
Елена смутно помнила, что было после падения. Одно можно сказать точно — ей повезло, продвигаясь под градом камней, девушка прислонилась к двери, что скрывалась в глубокой арке. В тот момент, когда искалеченная неудачница приступила к самоубийству, дверь открылась. Затем Елену куда-то тащили, но недолго, наверное, оказалась слишком тяжелой. Плеснули в лицо холодной водой, а дальше… дальше провал. Сейчас избитая жертва фехтмейстерства сидела в мрачной комнате, за узким столом с глиняным подсвечником. Напротив расположились две очень маленькие женщины… нет, не так. Девушка моргнула единственным глазом, сфокусировалась на карлице и девочке, которой Елена дала бы самое большее, лет шесть.
— Спасибо, — прошептала она разбитыми губами. Вышло шепеляво, но более-менее разборчиво.
Карлица кивнула. Было ей навскидку между двадцатью и тридцатью, то есть, по меркам Земли, смотрелась на сорок с лишним. Достаточно ухоженная, в накидке без рукавов поверх свободного платья. Длинные темные волосы уложены в простую, но аккуратную прическу, заколотую медными спицами. Женщина походила на мещанку, не слишком изнуренную тяжкой работой. Выражение лица ускользало от Елены в скачущих тенях, но взгляд не казался злым, скорее в глазах спасительницы читались интерес и жалость. Но скупо отмеренные, без экзальтации и готовности всплескивать руками. Что же касается девочки… Несмотря на единственную свечу, фамильное сходство матери с дочкой бросалось в глаза. Только лицо у карлицы было по-своему симпатичным, а у дочери наоборот — при нормальном сложении рожица казалась на удивительно некрасивой.
Елена вздохнула, проверяя, не слишком ли переломаны ребра. Похоже, трещины имели место, но в остальном обошлось.
— На меня… напали, — объяснила она.
— Да, я знаю. Слышала. Тебе повезло.
Карлица говорила очень спокойно, констатируя факты. Елена снова вздохнула.
— Нужны две дощечки, — попросила она. — Или палочки, размером… — девушка отметила на предплечье.
— Зачем?
— У меня сломана рука. Сделаю повязку.
— Из палочек?
— Да, — чтобы говорить членораздельно, приходилось стараться и четко артикулировать слова, от этого губы болели еще сильнее. — Она особая, лекарская.