Высокое Искусство
Шрифт:
— Сейчас ты снова отведаешь моей палки… Бродяжка. Вон отсюда.
Странно и даже в чем-то забавно, но сейчас, несмотря на плачевное состояние, Елену больше всего занимал тот добл, который она отсыпала «мастеру» неплохим серебром, монетку к монетке. Деньги казались олицетворением рухнувших надежд, символом самого черного предательства. Себя ей жалко не было (пока, во всяком случае, из-за шока Елена не очень понимала, насколько сильно пострадала), а вот серебра — более чем.
«Шарлей, об этом ты меня не предупреждал…»
Сначала она все же ухитрилась подняться на четвереньки, затем утвердилась на подгибающихся ногах. Рука «почти» не болела, если только ее не трогали, поэтому
Она пошла, спотыкаясь, скрипя зубами от боли. Говорить было не о чем, укорять и взывать к совести — бесполезно. Кричать Елена не стала, пытаясь сохранить хоть каплю гордости перед лицом злобного мучителя. Хотя Чертежнику, скорее всего, было наплевать, что там думает избитая приблуда, одинокая, без помощи и поддержки.
— Быстрее.
Это унижало больше всего. Вся ее жизнь, все планы и надежды рухнули в одночасье. А подлый ублюдок ляжет спать, притырив ее деньги. Через неделю он вероятно не сразу вспомнит ее, а через полгода и вовсе забудет.
Боже, как больно… Сколько раз она видела такие побои на других, сколько наложила шин из тряпок и дощечек, пока была в услужении Матрисы. А теперь пришло время глянуть на все с противоположной сто…
Додумать не получилось — за спиной громко хлопнула дверь. Лязгнул замок, и Елена осталась один на один с темной улицей. Темной, однако, не пустой. Почему-то это было важно. Что-то нужно было принять во внимание, но вот что?.. Голова раскалывалась от боли, причем комплексно, отзываясь на общее обессиливание и собственной болью, поскольку черепу тоже досталось. Здесь, под луной, изрядно затянутой ночными облаками, Елена поняла, отчего так плохо видит — лицо опухло от побоев, один глаз полностью закрылся гематомой, второй превратился в узкую щель. Одна радость — нос, кажется, остался цел. Ну, хоть что-то.
Да, Цириллы из нее не получилось. Хотя бог знает, что станется с лицом, когда спадет отек. Переломы лицевых костей тоже штука занимательная, может статься, аккуратный ровный шрам за счастье покажется… Хотелось выругаться, как можно грязнее и жестче, от всей души, но сил не было. Елена тяжело оперлась о каменную стену. Избитый человек обычно страдает от жажды, а воды рядом не наблюдалось. Кажется, выше по улице должен быть колодец… И до него еще надо дойти. Дойти… до колодца… сделать холодный компресс. Станет чуть легче.
Боже, какая дура! Если бы она не спешила, заранее сняла угол хотя бы на постоялом дворе, не слишком далеко отсюда. было бы хоть куда вернуться, где отлежаться.
Стиснув зубы еще сильнее (хотя казалось, это невозможно) девушка буквально отклеила себя от стены и шагнула вперед. Шаг, еще шаг. Она почти приноровилась к скособоченному хождению, в котором сломанная рука была альфой и омегой, центром вселенной, вокруг которого строилось любое движение. И на пятом или шестом шаге мысль, ранее сбежавшая из замученного сознания, вернулась с болезненной остротой.
Эта улица отнюдь не пуста. Шорох, он шел, казалось, отовсюду. Хотя, наверное, так сказывался шум в ушах, которым тоже изрядно досталось от палки Фигуэредо. Однако бесспорным было то, что Елена оказалась не одна.
Как и большинство улиц северной части Мильвесса, эта представляла собой довольно запутанную систему, не что-то единое и спланированное, а скорее некую магистраль с многочисленными ответвлениями, тупиками и параллельными путями. Двух-трехэтажные дома, где первый этаж обычно представлял собой поднятый над землей подвал, обложенный камнем, теснились в очень условном порядке. Пространство
Шакалы ночного города вышли на охоту. Елену окружали, не торопясь и методично, с терпеливой осторожностью. Перемещаясь во тьме хаотичной застройки со сноровкой опытных хищников, искусных в грабеже запоздавших путников.
Елена попробовала вспомнить местную топографию. Можно было попробовать вернуться прежней дорогой. Там, метров через сто или около того, заканчивалась дикая застройка, и начинался собственно квартал фехтовальных братств. Но эту сотню метров требовалось еще пройти. А если спуститься дальше и ниже, то можно было попасть к реке, где легко нашелся бы лодочник, готовый перевезти с берега на берег кого угодно в любой момент. По крайней мере, так говорили путники. Еще немного денег в кошеле имелось, будет, чем оплатить переправу. Однако чем ближе к воде, тем уже становилась улица. Прорываться будет сложнее.
Всюду клин… И рука снова разболелась. Точнее вновь отозвалась жестоким приступом режущей боли. Тут появился один из загонщиков, выступил из глухой тени, позволил себя увидеть, оценивая реакцию жертвы. Голый по пояс, хорошо видимый в лунном свете, татуированный согласно криминальной моде востока. Ветер разогнал тучи, так что в лунном свете рисунок был отчетливо заметен во всех деталях.
Южане обычно набивали «партаки», имитирующие содранную кожу, с голыми мышцами. Здесь придерживались, в общем, примерно тех же канонов, но с более сложными концепциями. Например, не просто срезанный лоскут, а с зашнурованными, подобно корсету, краями. Этот мужик щеголял прекрасно выполненными изображениями трех параллельных ран, полных каких-то пауков и прочих инсектоидов. Когда человек напрягал мышцы, татуировка приходила в движение, и насекомые шевелили лапками, как живые, словно пытались выбраться наружу из-под резаной кожи.
Елена стояла, все еще колеблясь. С одной стороны девушка понимала, что действовать надо быстро, прямо-таки невероятно быстро, потому что каждая секунда для нее теперь драгоценна и невосполнима. С другой… Вести речь о скорых действиях хорошо, когда ты цел, хотя бы умеренно здоров и сыт. А когда человек страшно избит и едва держится на ногах, его мировосприятие меняется и очень сильно.
Сознание безнадежно увязло в накатившей слабости. Больше всего Елене хотелось просто лечь, свернуться калачиком и хотя бы на мгновение забыть о том, что ее окружает. Всего этого нет ничего нет.
Сон, всего лишь сон.
Шорох, перешептывания множились, сгущались. Враги сжимали кольцо, укрываясь куда слабее, точнее уже почти не скрываясь. У девушки ничего не было, все имущество осталось в доме Чертежника, даже плащ с костяной заколкой. Даже подарок Шалея-Венсана — она только сейчас обнаружила пропажу — остался у вора Чертежника. Но одежда, что на ней, уже окупала предприятие, не говоря уже о самой обладательнице. Изнасилование и рабство оказались на расстоянии вытянутой руки, как роковая неизбежность. Рабовладение было так или иначе запрещено по всему континенту, но торговля людьми, похоже, находится вне рамок миров и времен.