Высокое напряжение
Шрифт:
Ровена присутствовала в моей жизни задолго до того, как я познакомилась с ней в восемь лет.
После отказа Симуса, мужчины, которого моя мать любила до глубины души, мужчины, который мог стать нашим спасителем, она развалилась на части. Её сердце претерпело слишком много ударов.
Пока моя мать была опустошена горем и вылетела с работы благодаря бесхребетному и мстительному способу Симуса стереть её из своей жизни, Ровена послала мужчину, который впоследствии стал её сутенёром. Изображая любовь, этот ублюдок
Ровена послала и следующего бойфренда, большого почитателя наркотиков, чтобы познакомить её с единственным известным ей выходом, за исключением смерти.
Её садистский план: подвергнуть меня ещё большему количеству боли и страданий, сжечь мой мир дотла, пока я беспомощно наблюдала, спалить меня до точки невозврата.
Посмотреть, что восстанет из пепла.
Вмешаться в качестве моего спасителя и высвободить меня из клетки, надеясь на сломленное, податливое оружие. Ту, что будет презирать себя за тьму внутри, ту, что так надломлена до глубины души, что будет пресмыкаться ради крох доброты, вопреки множествам суперспособностей, делавших её бесконечно более могущественной, чем сама Ровена.
Её план сработал.
Я сломалась.
Но я покрылась шрамами и стала сильнее.
Когда она нашла меня восьмилетнюю, бродившую по Дублину, и осознала, что ситуация развернулась не по её аккуратному плану, она использовала тёмные искусства, чтобы исказить мой разум, похоронить реальные воспоминания под фальшивыми — о том, как она находит меня, спасает меня из клетки, пока я лежу и жду смерти. Как и любой хороший лжец, она присыпала свою ложь зёрнами правды; позволила мне и дальше верить, что я убила свою мать, задушив её через решётки. Она хотела, чтобы я страдала от клинка матереубийства.
В Зеркалах я скрупулёзно отыскивала её заклинания и внушения. Я не избавилась от своих демонов, не думаю, что для меня это возможно. Но теперь я знаю их по именам. И они подчиняются мне, а не наоборот.
После того как я переехала в аббатство, ещё до того, как я узнала о масштабах вмешательства Ровены в наши жизни, мне приснился сон, как я её убиваю.
Позднее, когда я узнала все, что она с нами сделала, мне снова приснился этот сон.
Я жаждала её убить.
Я сказала себе, что единственная причина, по которой я этого не сделала — это потому что другие ши-видящие отвергли бы меня, а мне отчаянно хотелось принадлежать. Я не ощутила бы ни капли сожаления; бешеных животных нужно уничтожать. Моя злость определённо утихла бы.
Но была и более глубинная причина, заставлявшая меня медлить.
Оба раза, когда она в моих снах лежала и умирала, я видела
Ликование. Злорадство. Торжество.
Её глаза говорили: «Ты животное, ты монстр, ты неисправимо повреждена. Я сделала это с тобой и, может, я умираю, но я забрала тебя с собой. Я, может, и отправлюсь в ад, но ты будешь жить в нем каждый день до конца своей жизни. Я разбила тебя на части, и ты никогда не будешь никем, кроме существа из импульсивных реакций, убийцей невиновных. Ты столь же уродлива и извращена, как и я».
Я рада, что Мак её убила.
Я никогда не хотела давать ей возможность посмотреть на меня таким образом, или чувствовать, что у неё была хоть одна причина злорадствовать.
Потому что я знаю бесценную правду: когда кто-то делает все в своих силах, чтобы искалечить твои крылья до неузнаваемости, располосовать их в клочья, чтобы ими никогда нельзя было воспользоваться, есть лишь один способ победить.
Лететь.
ВЗЛЁТ
То, что гусеница называет концом света,
Учитель называет бабочкой. — РИЧАРД БАХ
Глава 31
Жить без твоего солнечного света, любить без твоего сердцебиения[56]
Я проснулась в том редком, гладком, сфокусированном настрое, который сообщил мне, что я либо под нападением, либо Риодан опять зачаровал меня в целительный сон. Учитывая мои фрагментированные воспоминания, это последний вариант.
Я села, осматриваясь по сторонам в приглушенном свете. Комната была огромной, с высокими арочными потолками из темной узорчатой плитки, стены облицованы черными панелями. Справа от меня — огромный огонь в очаге, который занимал половину стены, чёрный кожаный диван и кресла, тёмный журнальный столик, над которым висела одна-единственная мерцающая люстра из кристаллов, отражавших сотни крошечных огоньков.
Я была одна, в кровати чёрного бархата с высокой спинкой, запуталась в черных шёлковых простынях.
Я чувствовала его запах на простынях. Слишком легко представляла его здесь, обнажённого, могущественного, свирепого, и все же контролирующего себя, эти холодные серебристые глаза блестят жарким, кроваво-красным из-за зверя. Я знала, как он трахался — как мужчина в огне. Не сдерживаясь, неукротимо, со стопроцентной сосредоточенностью. Я наблюдала за ним, когда была слишком юной, чтобы увидеть это, и все же достаточно взрослой, чтобы задрожать от осознания. Схватив шёлк в горсть и поднеся к носу, я вдохнула. Это было жестокое возбуждение, поражающая похоть, болезненно бодрствующая и живая. Мне ни разу не удалось заняться сексом, как я хотела, как я жила свою жизнь — без оглядки, на полной скорости, дико, несдержанно.