Шрифт:
Часть первая
1
День выдался ветреный, но ветер не несет свежести, он настоян
Еще утро, а белое солнце пышет неистово, как в полдень, и небо от зноя стало белесым.
Жара, жара! Куртки сброшены с плеч. Работают в майках, иные обнажены по пояс. Майки, кепки, косынки, штаны, платья — все выцвело. И сквозь подметки чувствуется раскаленный камень, железо.
У киоска, где продают газированную воду, толпятся строители. Вода здесь и в жаркие дни всегда холодная: ее выпивают прежде, чем она успевает согреться. Пьют, за отсутствием стаканов, из компотных банок. Весь день продавщица твердит одну и ту же фразу: «С сиропом или без?» Весь день ее торопят. Весь день у нее не обсыхают розовые от сиропа, липкие руки. В блюдце лежит мокрое серебро и медь.
Токмаков, разморенный, подошел к киоску и стал в очередь.
У киоска остановился самосвал, груженный доверху черноземом. От машины несло бензиновым чадом и перегретой резиной. Казалось, еще немного — не выдержит, размякнет, потечет краска с крыльев, с капота.
Из кабины, не заглушив мотора, вылез водитель. Лицо его, шея, грудь и голые руки лоснились от пота.
Надо и свой собственный радиатор залить. — Водитель шлепнул себя ладонью по животу.
— Разрешите?
— Валяй! А то и закипеть недолго.
Токмаков пропустил чумазого водителя вперед и обернулся.
В кабине сидела девушка в клетчатой косынке. Токмаков взглянул на ее разгоряченное лицо, на белый воротничок, облегающий смуглую шею, ухмыльнулся и подмигнул, приглашая девушку к киоску. Она отвернулась.
Водитель залпом осушил банку воды, вскочил в кабину и уехал.
Токмаков выпил воду не торопясь и пожалел, что взял с сиропом, — жажду не утолил. Он выплеснул остатки розовой воды на асфальт, и сладкая лужица испарилась мгновенно.
Ну и печет! Как говорит Пасечник, в такие дни куры мечтают, чтобы их ощипали.
Токмаков зашагал к домне, стараясь держаться тени от заборов и построек. Потом свернул в сторону и пошел по аллейке доменного сквера, приглядываясь к деревцам. Какие они все хилые, тщедушные! Может, не подростки это, а карлики? Неужели деревце с такими мелкими листиками — клен?
Токмаков сорвал листик, помял его. Листик был ломкий, темно-бурый, а изнанка его, шерохова-тая, с ворсинками, была еще темнее — копоть въелась во все поры. Иные листики покоробились, свернулись в трубочки. Токмаков бросил листик. На пальцах остался черный след.
Трава в сквере тоже была грязно-серой от копоти и никла под ее тяжестью.
Впереди, прямо на аллейке, самосвал выгрузил чернозем. За холмом, перегородившим дорогу, возле водоразборной колонки, Токмаков увидел девушку в клетчатой косынке и водителя — тот
«Вот это душ!»
Жара показалась Токмакову еще невыносимее, он прибавил шагу.
— Эй, товарищ! Не ходите по газону!
Токмаков свернул обратно на аллейку и полез, проваливаясь по колено, прямо через холм.
Земля была рыхлая, жирная. Еще не выветрился ее запах, она еще не утратила первоначальной черноты я сырой прохлады, которую Токмаков ощущал коленями.
— Безобразие! Смотрите, нашу землю топчет! — Девушка дернула водителя за мокрую майку. Тот отмахнулся и продолжал плескаться под краном.
— Ну и характерец у вас! — Токмаков начинал увязать в рыхлой земле. — По газонам — нельзя. Дорожку загородили. Лучше помогите выбраться, пока я земли не наелся.
— Другой дороги не нашли?
Девушка нехотя протянула Токмакову руку и резко отдернула ее, как только тот выбрался на дорожку.
— Некогда! — Токмаков затопал, отряхиваясь. — Спешу под душ. — Он кивнул в сторону води-теля, блаженно фыркающего и крякающего под струей.
— Не торопитесь, здесь очередь. — Девушка подбежала к гидранту, наклонилась и стала пить.
Токмаков тоже подошел к крану, нагнулся и подставил губы под струю, игриво толкнув плечом девушку.
Девушка отпрянула.
— Делать вам нечего!
Токмаков досыта напился и вытер рукой губы.
— Зря нервничаете. Отличная водица! А делать мне действительно нечего. Бюллетень! — Токмаков похлопал по карману спецовки.
— Оно и видно: тяжелобольной. Только рельсы таскать! — Девушка вскочила в кабину. — Не забудьте кран закрыть. Если здоровье позволит…
Самосвал дернулся с места и уехал.
«Откуда она взялась, эта недотрога?»
Токмаков посмотрел на хлещущую из гидранта воду и крепко завинтил кран.
Он хотел было проведать своих монтажников и направился к подножию домны, но заметил в той стороне долговязую фигуру Дерябина. Старший прораб Дерябин стоял спиной, покачиваясь с пяток на носки; в руках, заложенных за спину, он держал свернутый в трубку чертеж. Дерябин смотрел вверх, и Токмаков поспешно свернул влево, довольный тем, что остался незамеченным.
Токмаков прошел мимо листа фанеры, на котором висела газета «Каменогорский рабочий». Газету вывесили утром, а она пожелтела и обесцветилась так, словно солнце жгло ее все лето. Рядом, на щите, Токмаков прочитал: «Осталось 77 дней до пуска домны». Крупные красные семерки смотрели из квадратного окошечка, выпиленного в фанерном щите.
Всего каких-нибудь шесть дней не был Токмаков на стройке.
Оказывается, за шесть дней можно отвыкнуть от неумолчного гама.
Сегодня трубы, цилиндры, резервуары самой причудливой формы казались ему более внушительными, чем обычно. Он успел отвыкнуть от деталей домны, если только можно называть «деталями» сооружения, рядом с которыми люди выглядят карликами.