Высота
Шрифт:
Он сосредоточенно и мрачно замолчал, разжег потухшую трубку, пососал ее и продолжал:
— А вы спрятали чертежи в ящик и даже не проверили точности расчетов.
— Я проверял. Переделал многое заново.
— Значит, плохо проверяли. У вас здесь есть ошибки, непростительные для человека, имеющего диплом инженера.
— У меня нет диплома, — пробурчал Токмаков, косясь на Матвеева.
— Значит, нужно получить его! Все мы привыкли оправдывать себя недостатков времени, — тяжело вздохнул Гинзбург, —
Гинзбург углубился в расчеты. Брови у него были подняты, а веки тяжело лежали на глазах, отчего все лицо выражало крайнюю усталость. Он молча шевелил губами, подсчитывал что-то в уме. Взяв карандаш, он долго чертил, высчитывал и наконец сказал:
— Подымем «свечку» сразу с «подсвечниками». Можете даже назвать их для солидности «канделябрами» или «шандалами», — Гинзбург беззвучно рассмеялся своей шутке. — Но запас прочности этого троса, — Гинзбург снова ткнул трубкой в чертеж, — мал. Нагрузка на кран высчитана неверно. Здесь у вас грубая ошибка. Впрочем, ошибки тоже бывают разные — бывают ошибки талантливые и ошибки бесталанные. А все остальное у вас верно.
Гинзбург встал, надел непросохший плащ.
Токмаков скользнул взглядом по плащу. Однако дождей хватает, если они начисто отмыли плащ Гинзбурга от вечных пятен извести и бетона, от кирпичной пыли и цемента.
— Заготовьте схемы и чертежи, я подпишу. — И уже на пороге, прислушиваясь к дождю и не спеша выходить, Гинзбург улыбнулся. — Придется мне тоже утяжелить свою ответственность… перед министерством. Ну, а шуметь о подъеме пока не будем. Сперва сделаем, а потом можете давать интервью Нежданову.
Когда Гинзбург вышел, Матвеев, уставший от долгого молчания, быстро заговорил:
— Выгорело наше дело, Константин Максимович. Если голова хорошо придумала — руки сделают. Дерябин все бубнил: Хитромез не разрешит, Хитромез. А Хитромез-то — не закон божий.
— Не Хитромез, а Гипромез, — оборвал его Токмаков. — А учиться все равно надо. Ты погоди, старый, я тебя еще заставлю диссертацию защищать. Я тебе не позволю недоучкой остаться! А то примешься проекты сочинять, а тебя носом ткнут и скажут: «Таланта в тебе нет, даже ошибки — и те бездарные».
— Это ты прав, Константин Максимыч, — притворно вздохнул Матвеев. — Я вот думал без еллипсов жизнь прожить. А оно не вышло. И у тебя не выйдет без ученого звания. Вот оно как!
— Неблагодарный ты человек, Матвеев, — покачал головой Токмаков. — Пока я на твои «еллипсы» время трачу, я бы на четвертый курс перешел. Вот кончим домну, уедешь ты куда-нибудь подальше, я тут осяду. Буду работать с семи до четырех. А после четырех — время у меня в кармане. Быстро диплом добуду.
— Куда тебе, Максимыч! Если в Каменогорске
Оба подняли воротники, нахлобучили кепки и вышли из конторки в слякотную ночь.
4
Молоток, который только что сотрясался от напора сжатого воздуха, замер. Карпухин отвел молоток и долго смотрел на вишневую головку вновь рожденной заклепки.
Неслыханной, невероятной показалась ему тишина.
Последняя заклепка!
Подручный сейчас бросит клещи и закурит.
Нагревалыцица может погасить и даже разобрать горно. Покроются пеплом кусочки кокса, посинеют, остынут навечно заклепки, которым уже не нашлось места на этом каупере.
Карпухин прислушался — Баграт на соседнем каупере продолжал клепать. Его молоток грохотал уже на самом куполе — не сегодня-завтра и он закончит работу. Катя тоже погасит горно.
Карпухин крикнул: «Шабаш!» — вылез из люльки и медленно спустился по монтажной лесенке на землю.
Следом за ним сошли подручный и нагревалыцица. Карпухин поздравил свою бригаду с окончанием клепки и собрался на обед.
Он посмотрел на люльку Баграта. Карпухин не прочь был бы отметить это событие в обществе своего ученика, посидеть с ним в столовой, выпить стопку-другую, как и положено в такой день. Баграт возился с инструментом, но вниз как будто не торопился. Да и что его ждать, если в конторке работает жена Баграта, обедают они теперь вдвоем и для мужской компании он — человек пропащий!
Карпухин одиноко побрел в столовую. Он нашел себе компанию — сварщика Шереметьева, с которым уже много лет встречался на домнах. Шереметьев в вечных странствиях тоже состарился и поседел — волосы его, казалось, были припорошены мелом.
— С последней заклепкой тебя! — Шереметьев поднял стопку и чокнулся с Карпухиным.
Оба с аппетитом выпили, закусили корочками черного хлеба с горчицей.
Карпухин налил по второй. Шереметьев спросил:
— На покой?
— Вот отпуск с Василисой отгуляю, на новую домну подамся с Вадимом.
— Ну, будем радехоньки! — крякнул Шереметьев.
— Дай бог не последнюю! — живо откликнулся Карпухин.
Шереметьев выпил, вытер рукой рот и с усмешкой сказал:
— Слыхал я, Захар Захарыч, что бог дал тебе последнюю. Кончилась твоя клепка.
— Это у кого же на такую глупость ума хватило?
— У кого бы ни хватило, а клепка — дело отсталое. Наукой доказано. По одной заклепке всю домну сшивать — разве по нашему времени дело? Теперь сварка в моде.