Высота

Лазутин Иван Георгиевич

Полковник Гюден оживился:

— На такой подвиг и на такой риск способны только русские. Особенно восхищает их командир. Чтобы провести такой тактический экспромт захвата «языка» на грани верной гибели, нужны ум, стальные нервы и мужество. Немцы на такое не способны.

— А французы? — В улыбке генерала промелькнул сарказм.

Пленный вздохнул. Лицо его исказила скорбная гримаса.

— Из тех, кто в нашем легионе… Даже не хочется говорить.

— Понял вас. Майор Рикар, как и вы, на первом допросе уже сообщил, что легион сформирован наполовину

из уголовников и пьяниц, которым утром не на что было опохмелиться. А что, если те же самые разведчики, которые доставили вас в расположение наших войск, с таким же комфортом сегодня ночью, не дав упасть с вашей головы ни единому волосу, переправят вас через передовую к своим?

Лицо Гюдена передернулось в судороге.

— Зачем?

— Ну хотя бы затем, чтобы вы познакомили своих офицеров с заветом-наказом Наполеона о том, что вести войну с русскими бесполезно.

— Господин генерал, если вы хотите моей смерти… Прошу вас в решении этого вопроса проявить гуманность.

— Поясните.

— Лучше быть просто расстрелянным как пленный, чем перед смертью испытать муки пыток и издевательств. Вы еще не до конца знаете фашистов. Мы только теперь в снегах Подмосковья узнали, на какие зверства и жестокость способны представители нордической расы.

— Понял вас, полковник. Этот вариант исключаю. Тогда у меня к вам просьба.

Пленный полковник, вздохнув полной грудью, сделал шаг вперед:

— Слушаю вас, господин генерал!

Командарм многозначительно посмотрел на начальника штаба, дав ему понять, что сейчас скажет, почему он задержал его. И полковник понял значение взгляда генерала.

— Если вы были искренни, когда говорили о своем заблуждении при вступлении в добровольческий французский легион, который седьмого ноября на одной из центральных площадей Кракова поклялся в верности служения Гитлеру, а теперь прозрели и завидуете своему брату, патриоту Франции, то вы должны выразить это в листовке, в которой обратитесь к офицерам и солдатам вашего легиона, а наши летчики сбросят ее над огневыми позициями ваших батальонов.

— На каком языке ее написать? — с дрожью в голосе проговорил Гюден.

— Разумеется, на французском, вы же будете обращаться не к немцам. — Генерал видел, как загорелись глаза пленного, в них вспыхнула надежда, что ему сохранят жизнь.

— Но я сейчас в таком состоянии, что все слова перепутались, и в голове у меня один страх и мешанина.

Командарм бросил взгляд на сержанта-писаря. Тот сразу же встал, поняв, что генерал что-то хочет сказать ему.

— Запишите текст воззвания, поможем полковнику. — Командарм встал и зашагал по отсеку. — Пишите! Только разборчиво.

— Я готов! — доложил писарь, не спуская глаз с генерала.

— «Братья французы! Офицеры и солдаты легиона! К вам обращается полковник легиона Гюден, который прошлой ночью перешел на сторону русских вместе с начфином легиона майором Рикаром. Не трусость, не страх перед смертью, которая всех вас ждет у стен Москвы, толкнули нас на этот шаг. Мы сдались

в плен лишь потому, что увидели, на какой предательский путь мы вступили, позоря боевые знамена Франции, которые были обагрены кровью наших прославленных предков в 1812 году на знаменитом для русских и скорбном для нас, французов, Бородинском поле.

Мы были ослеплены неразумным желанием положить цветы на могилы наших солдат и офицеров, сложивших свои головы на русской земле. Мы попрали наказ великого Наполеона, в котором он уже на смертном одре завещал Франции не поднимать оружие на русских, ибо они непобедимы.

По одному и группами переходите ночью нейтральную полосу и сдавайтесь русским. Обращение с пленными советское командование гарантирует по условиям международной конвенции о военнопленных.

При переходе группами посылайте в сторону русских две зеленые ракеты.

Подпись — полковник Гюден».

Закончив диктовать, командарм остановил взгляд на начальнике штаба.

— У нас в штабе есть машинки с латинским шрифтом?

— Есть!

Командарм подошел к писарю, взял у него листок с текстом воззвания и про себя прочитал его. Обращаясь к полковнику Гюдену, сказал:

— Переведите текст на французский печатными буквами. Да так, чтобы разборчиво читалась каждая буква. Все остальное сделают печатники нашей газеты. Задача ясна?

— Ясна, господин генерал.

— Текст письма вашего брата тоже разборчиво напишите печатными буквами.

— Все будет сделано, господин генерал, у меня почерк разборчивый. Только нужно немного отдохнуть рукам, а то они налились кровью и будут дрожать.

— Развяжите! — приказал командарм адъютанту, и тот это сделал быстро и с большим удовольствием: не по душе ему была картина, когда среди вооруженных людей и при надежной конвойной охране пленный стоял посреди отсека с завязанными руками, пальцы которых распухли и налились кровью.

— С текстом обращения согласны? — обратился генерал к пленному.

— Оно идет из глубины моего сердца. Мне бы такого никогда не написать.

— Павел Филиппович… — Генерал передал текст листовки начальнику штаба. — Это нужно сделать не откладывая. А пока будут печатать листовку, нужно связаться с командиром поддерживающего нас авиаполка. Летчики сделают это с охотой.

В отсек вошел оперативный дежурный по штабу. Безотлагательность доклада была выражена на его лице.

— Вездеход готов? — спросил командарм, взглянув на часы.

— Готов, товарищ генерал! Только что звонили из штаба фронта. Командующий ждет вас.

Говоров встал из-за стола и, окинув взглядом всех, кто находился в отсеке, спросил:

— Задача всем ясна?

— Ясна, товарищ генерал! — почти одновременно ответили все, кроме начальника штаба. Даже полковник Гюден, на котором генерал остановил взгляд дольше, чем на других, выпалил:

— Все будет сделано, господин генерал, как вами приказано!

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ