Высотка
Шрифт:
И вообще — про нашу коммунальную жизнь можно писать роман. Я теперь понимаю, почему ты так рвалась в общагу. Оказавшись в сходной ситуации, я тоже подсел на коммунальность. И ничего не хочу менять. Во всяком случае, пока».
«Раз в неделю из Хайфы приезжает мой лучший друг Сид, тоже бывший одноклассник, а ныне преуспевающий журналист. Он один из немногих, кому я могу сказать: „А помнишь, десять лет назад…“, что в условиях оторванности от корней приобретает особый смысл. За это время Сид здорово обуржуазился, разъезжает по Хайфе на „вольво“, в кармане сотовый телефон. Друзей у него нет, а есть некий круг людей, показавшийся мне скучным
Вчера мы ездили на озеро Кинерет. Искупались там, где в него впадает Иордан. Оказывается „иорданские струи“ — это отнюдь не метафора. Здесь он дробится на множество ручейков, по берегам которых стоят римские мельницы. Жалею, что не взял фотоаппарат, потому что Сид выглядел весьма колоритно — с хайром до плеч и библейским профилем, он сидел в Иордане и окроплял всех водой на фоне евангельского пейзажа».
«…работа накрылась и я снова сижу с Пупсей, больше некому. Исполнилась мечта идиота — у меня теперь есть ребенок. Ему надо менять памперсы и забрасывать обратно в манеж игрушки, которые он прицельно пуляет мне в голову. Когда я кормлю его овощным супом, он смотрит на меня с ненавистью, но я имею распоряжение вышестоящего начальства на этот счет, поэтому пусть удавится, но съест. Пупся сообразительный малый и я надеюсь, что когда он наконец заговорит, нам будет что обсудить. Читаю ему на ночь Декарта и Хайдеггера, чтобы жизнь медом не казалась, а еще „Илиаду“ — по причине того невероятно усыпляющего действия, которое она производит на всех, включая и меня самого».
«У вас там уже холодно, снег?
Утром мы загорали на крыше, и я между делом вспомнил о те бе и твоих бесконечных простудах. Написал маме, чтобы она проследила за тобой, хотя сомневаюсь, что ей это удастся. А у нас только-только начался сезон апельсинов. Неподалеку есть колхозный сад, который совершенно не охраняется. Мы совершаем на него набеги с моим рюкзаком.
Видишь, со времен Крыма ничего не изменилось. Мне иногда кажется, что я в Крыму, только очень не хватает тебя».
«Увы, гражданства мне опять не дали, только вид на жительство. Но теперь я счастливый обладатель медицинской страховки и новой работы. Устроился сторожем на молочный склад, обжираюсь йогуртами, творожками и сыром 100 сортов от пуза. Выносить не пробовал — здесь с этим строго, хотя соблазн, конечно, велик. Моя порядочность основывается скорее на трусости и на боязни потерять это дивное место, чем на каких-то моральных устоях, однако важен результат — я на хорошем счету и через пару месяцев наконец-то смогу выписать тебя сюда. Присмотрел билет с пересадкой на Кипре — получается заметно дешевле, а разница по времени ерундовая — часа два-три. И если ты еще не подала документы на загранпаспорт, то сейчас самое время это сделать.
Продолжаю рассылать письма по различным канадским учреждениям, которые теоретически могли бы мною заинтересоваться и дать какую-нибудь стипендию или грант. Пока приходят одни отказы, но ведь никто не говорил, что будет легко. Сидеть в Израиле до скончания века бессмысленно, хотя на данный момент я абсолютно всем доволен, включая самого себя. Репертуар моих ролей значительно расширился. Теперь я могу, например, взять машину, бросить Пупсю на Лёню и уехать в пустыню для медитаций (в пустыне прекрасно идет Витгенштейн). Или битый час препираться с соседями, которые вечно занимают наше машиноместо (я довольно бегло болтаю на иврите, хотя и с кошмарным акцентом, но пусть попробуют не понять). Или пойти в
А еще я осмелел и заявил Настиной маме, чтобы она не лезла в нашу жизнь, потому что это уже невыносимо. За свои деньги она хочет полной осведомленности относительно того, что мы делаем с утра до вечера и даже ночью. Прижала меня к стенке вопросом почему у нас до сих пор нет детей, представляешь? Ну и как я должен был реагировать? Естественно, я высказал все, что думаю о ее манере посягать на неотъмлемое право каждого гражданина на частную жизнь. Получилось недурно. Правда, Настя потом все испортила — уехала на неделю к родителям, умаслила их и вернулась с новым траншем на квартиру. Ты поставил под удар не только меня, но и остальных, сказала она. И вообще, можешь катиться куда угодно, если мы тебе так уж надоели. Каково? Я извинился, конечно, но продолжаю считать, что я прав.
Видишь, сколько подвигов на моем счету? Осталось разве что жениться на канадской гражданке тем же макаром, каким я однажды женился на израильской. Если у тебя на примете будет кто-то — свистни немедленно. Остальное дело техники, которой меня интенсивно обучает Ирка. Я провел с ней весьма познавательную ночь и теперь понимаю тех, кто бегает за ней хвостом. Наверное, я ей скоро надоем и она переключится на кого-то другого. Оно и к лучшему, потому что Настя, как и следовало ожидать, отнеслась к этой истории болезненно, хотя и сделала вид, что рада моим успехам.
Напиши хотя бы три слова, я ужасно скучаю. Не хочешь три — напиши одно. Жду».
«…объелся философией и теперь мой организм ее уверенно отторгает. Открываю Декарта — и сразу хочется закрыть. Это влияние Сида, который при всей своей склонности к словоблудию никогда любовью к мудрости не отличался. Оно и понятно — он прирожденный антифилософ, т. е. софист. Помню, Бибихин нам говорил, что в основе философии лежит простой вопрос — отчего мир есть, а не нет его (или это был Ахутин?), и что она растет из этого, в общем-то, детского удивления. А Сид вопросов не задает и не удивляется — он и так все знает. Он может только изрекать, что и делает с неподражаемой резонерский интонацией, которую я тщился у него перенять, но не смог.
В результате я совершенно перестал читать книги, зато слушаю много всякой музыки. Особенно подсел на одного пакистанского мужика по имени Нусрат Фатех али Хан. Он поет под гармошку и барабан, получается умопомрачительная суфийская музыка, которая напоминает Баха — та же радость жизни, замешанная на глубокой религиозности, поэтому слушать его можно бесконечно.
Али Хан и другие Сидовские вбрасывания — все новое в моей жизни сейчас исходит от него — окончательно вытеснили то, чем мы увлекались в Москве. Когда Лёня ставит что-то из прошлой жизни, я зажимаю уши и удаляюсь в свою комнату. Эти джоны, джимы и дженис… Они вопят, надрываются, рвут на груди тельняшки, не замечая, что их давным-давно нет на свете. Впрочем, БГ об этом сказал лучше меня. Рок-н-ролл мертв, однозначно. Или я опять не прав?
Короче, посылаю тебе с оказией это письмо и кассеты. Приобщись к моему Фатеху али, только предварительно привяжи себя к креслу, иначе я могу предположить, чем все закончится. Ты начнешь ерзать, потом тебе захочется попить, потом пописать, и под этим благовидным предлогом ты сбежишь и никакого поворота сердца не испытаешь.
Передай маме, что я позвоню в пятницу вечером. Это намек. Буду рад, если ты случайно окажешься дома».