Высотка
Шрифт:
Тогда, на матче, я смотрела на него, а он не знал. Можно было переиграть, сдать по новой, но я выбрала — и тоже не знала. Только не плачь, сказал он, хотя и так понятно, что я буду. Хотя бы раз, еще раз постоять возле шахты лифта, зарывшись головой в теплый свитер, чувствуя, как он прикасается губами к моей макушке и думает, что я не замечаю…
Митя, огромный как гора, бесхитростный, открытый для любого грабежа, вот и я тебя ограбила, на целый год, который не вычеркнешь… В этот самый момент, когда приняли правильное решение — что чувствуем? Ничего. Тупо сижу за столом, тупо разглядываю баевские окурки в пепельнице, сейчас
Осторожный стук. Аська, открой. Я дурак, открой. Не знаю, что на меня нашло… Я не могу так уйти, слышишь? Открой, ты ведь там.
Продолжаю плакать, раз уж начала. Почему все должно повторяться? Бежим по кругу, как в цирке, свернуть некуда. Сейчас Митька вынесет дверь, потом… Тот лифт не вернешь, он застрял где-то между десятым и одиннадцатым этажом, чуть-чуть не дотянув до пункта назначения… Господи, опять лифт, опять рифма… В этом сценарии все спутано, смешано… Где один, там другой, а как их вообще можно ставить рядом!.. Как это в твоей голове укладывается, Ася!.. Рифмуешь, не глядя! И потом получается то, что получается. Каждый отрезок жизни по два раза, сначала счастье, потом — на том же месте — опустошение. От разговора на лавочке вот тут как будто сигаретой дырку прожгли. Больно, грязно.
Митя, не дождавшись, пока я найду в темноте ключ (зачем, ведь можно просто повернуть?.. это снаружи ключ нужен, а изнутри защелка… о Дон Гуан, как сердцем я слаба…) высаживает стекло кулаком, просовывает руку внутрь, нащупывает защелку; в темноте он кажется еще больше; одноглазый циклоп, пересчитывающий своих овец; медведь, который вернулся и спрашивает — кто пил из моей чашки? кто сидел на моем стуле? кто залез в мою кровать? но мне не страшно; страшно, если бы он этого не сделал.
На руку даже не взглянул
там могут быть осколки, Митя, надо промыть
к черту, иди сюда, говорит он, задыхаясь
отрывисто, заглатывая слова как рыболовные крючки
на этот раз мы прорвем сеть и уйдем
на другой берег, где нас никто не найдет
(не делай так больше, повторял он как заведенный, пока я стаскивала с него куртку, не делай так никогда, не говори
со мной, как будто я тебе докучаю, как будто я у тебя в долг прошу, я же живой, вот, погляди, кровь)
и снова это движение вверх через голову
футболка пятнами
лицо, исполосованное уличным светом
грудная клетка гладиатора
стянутая кожаными ремнями
на груди ни царапины
зеленый новичок
и как таких выпускают на арену
к черту футболку, к черту ремни
freedom is just another word for nothin’ left to lose
nothin’ don’t mean nothin’ hon’ if it ain’t free
сними это, не бойся
просто сними и обними меня
ничего больше
(сам вижу, что это пошло до безобразия — и выбитое стекло, и кровь, и этот паршивый треугольник,
почему, когда мы ехали по ночной Москве
и я обнимала тебя, прячась от ветра —
моя водолазка, ветровка, твой свитер, майка
столько слоев, чтобы сдержать обещание и не влипнуть
почему мы были ближе, чем теперь
когда нам никто не может помешать?
ужасный день, ужасная ночь
в этой комнате все чужое
она давным-давно не наша, не твоя, не моя
ветер надсаживается, рвет рамы с мясом
дождь перемогается в снег
мы поднимаем с пола вещь за вещью
слой за слоем одеваемся молча
думая о том, что они не поверят
ты сама-то — веришь?
(кровь, осколки, темнота
все компоненты приведены в соприкосновение
фитилек запален, могло ли не рвануть?)
заколдованный круг
что бы ты ни делал, нет исхода
конечно, до завтра, до утра
будем ремонтировать дверь, что-нибудь придумаем
выйдем на лестницу, обнимемся, поговорим
или просто сядем за руль, газанем и уедем
в прошлогоднюю Москву, на другой берег
где нас никто не найдет.
Митя ушел, я заснула; ночью просыпалась, пила воду; было плохо, прямо скажем, хреново; мутило, мотало, трясло; кетоновые тела резвились в крови и не собирались из нее вымываться; на внутренней стороне век вздувалась какая-то асфальтовая волна, лопаясь сотнями глаз… Это была не просто птичья болезнь, это было похоже на конец света; море серы и полчища саранчи, и ангел, выливающий расплавленное железо в рот грешнику, который много
Утром встала рано, через не могу, хотя смысла в этом подъеме не было. Баев так и не появился, на полу битое стекло, в двери пробоина, надо подмести, убрать, помыть, навести порядочек. Если с умом взяться за дело, то можно занять себя до завтрашнего дня. Или до конца недели. Если собраться с духом и вывезти отсюда всю грязь. Выучить все уроки. Отдать долги. Исправить непоправимое.
На столе открытка, Самсон принес, Баев еще не видел.
Данечка и Ася!
Давно от вас не было весточки. Как живете, как учеба, здоровы ли? Асенька, милая, напиши нам хотя бы ты, от этого турка не дождешься. Пусть сходит к Павлику и позвонит нам, или на почту — разве это так трудно? Или ты сходи, когда будет время.
Наши дела то так, то сяк, в письме не напишешь. Александр Кимович всю зиму и весну проболел, лежал в стационаре, сейчас он дома, чувствует себя неплохо. Я держусь, у Любы все по-старому, малыш беспокойный, по ночам плачет, кормится по два-три раза, днем тоже много хлопот. Она очень устает, мы по мере сил помогаем, берем Юлечку на выходные, ходим в магазин, на рынок, в общем, как-то справляемся.