Высщей категории трудности
Шрифт:
За Воронова остался Васюков. Он принял уход Воронова как должное. Ни тени удивления.
Вторую группу проводили тоже до подъема. Это метров триста по густому ельнику.
— Пока!
Помахали, прокричали «турпривет!» и исчезли в метели.
Вскоре после ухода вороновской пятерки Жора включил рацию. Подошел час связи с поисковыми отрядами.
Первым откликнулся Балезин. Я отчетливо слышал в наушниках его голос. «Алло, ребята! Мы идем по Соронге. Как слышите? Нас перебросили с Тур — Чакыра, как слышите?»
Я
Потом на этой же волне заработала вторая рация. В эфир вышел Воробьев. Он сообщил, что в отряде все здоровы, но продвигаются с трудом, так как снег глубок. По координатам выходило, что летчики высадили их километрах в сорока от Соронги, на каком — то притоке. Воробьев просил сообщить в штаб, что они уже сломали две пары лыж и один из спасателей идет на обломках.
Третий отряд в эфир не вышел. Видимо, у них было что — то не в порядке с рацией, так как позже выяснилось, что нас они слышали отлично.
Запросили Балезина о третьем отряде. Он назвал район где — то между нами и Раупом. Это самый северный отряд из всех четырех. Впрочем, сейчас их, считая группы Воронова и Черданцева, в районе Раупа уже шесть. К какой — то невидимой и неизвестной пока точке на Соронге двигались тридцать два человека с четырех сторон. Район поисков уменьшился до сорока — пятидеся — ти квадратных километров. На карте — миллионке всего — ничего, но чтобы обшарить даже это «всего — ничего», потребуется в лучшем случае три — четыре дня.
Тишина. Все звуки глушит снегопад. Даже треск костра не доносится в палатку. После ухода двух групп к вершине «950» лагерь сразу опустел.
Я вышел из палатки. Откуда — то из глубины леса доносились неясные звуки пил и топоров. Там валили лес, готовили новую вертолетную площадку. Снег падал все так же ровно, мягко и беззвучно. Снег навевал сон, снег подавлял своим безграничным равнодушием. Сразу вдруг заныла обмороженная щека и навалилась усталость.
Я вернулся в палатку, стряхнул толстый слой снега с одежды и сел у печки. Угнетающе действует вот такая бездеятельность: слоняешься, чего — то ждешь, и начинает тебя разъедать тоска.
В лагере остались я и Новиков. Он сидел в палатке у входа, где посветлее, разложив перед собой документы и тетради, найденные в палатке сосновцев. Когда я ему сказал, что к вершине «950» ушел не только Черданцев, но и Воронов, Новиков сделал сожалеющий жест.
Новиков ждал вертолета. В ответ на его сообщение, что следствие он закончил, штаб тотчас сообщил, что он должен вылететь первым же вертолетом. С этим вертолетом должен вылететь и я,
— Вы внимательно читали последние записи Васениной? — вдруг поднял голову Новиков.
— Как будто, — ответил я не очень уверенно. Читать — то я читал, но половину не разобрал — так мелко и так небрежно
— Как вы думаете, где она могла написать вот это?
Я подошел поближе и наклонился: «Десять раз скажу «должна» и выйду…»
— А вот еще одно место, — сказал прокурор, подчеркивая ногтем: «В том углу, где спит Глеб…». — Выходит, что эти строки написаны не днем четвертого февраля, а ночью, — усмехнулся он. — В ночь с пятого на шестое…
Я должен отдать дань мужеству Новикова. После того, как им же самим было совершенно неопровержимо установлено, почему туристы покинули палатку, он ни разу не вспоминал о своей «аморальной» версии — ни там, в горах, ни потом, в Кожаре, и сделал все возможное, чтобы предать ее забвению. И тем не менее, «аморальная версия» чуть было не сыграла решающей роли во всей этой истории. Но об этом я узнал уже позже, когда встретился с Сашей Южиным в Кожаре.
23
Саша спал в том самом номере и на той самой кровати, где до отлета в горы жил я сам. Администратор сказал: «Занимайте свое место», — и я его растормошил. Он испуганно подскочил, извинился, и тут я догадался, кто был передо мной. Я тоже извинился. А потом мы разговорились.
— Вы знаете, в старом поселке геологов я сорвался в шурф, повредил ногу и вынужден был вернуться домой, — рассказывал Саша, запинаясь и заикаясь. — До станции меня довез дед. Я не помню, откуда он взялся, как его звали. Помню только, что на нем была заячья шапка. Дед был веселый и на прощание похихикал: «Южин, а ногу сломал на севере».
Целую неделю я сидел дома и злился на себя. Я понимал, что упустил очень интересный поход. Рауп на туристских картах был неисследованным, абсолютно «белым» пятном, о нем ходило много самых невероятных слухов, и было очевидно, что ребята первыми в истории туризма прокладывают тропу к этому Раупу.
К походу мы готовились долго, тщательно изучали литературу, какую удалось обнаружить по этому району, получили задания от геологов…
10 февраля я, как и спортклуб, ждал от ребят телеграммы. Телеграммы не было, но я беспокоиться не стал, так как Глеб, расставаясь, сказал, что контрольный срок переносится на два дня. Вот, понимаете, как бывает.
Саша улыбнулся виновато.
— Продолжайте, я вас слушаю.
— Сейчас я и сам диву даюсь, сколько мы натворили ошибок. Не сдали копию маршрутной книжки, я не сообщил о возвращении… Да вы уже обо всем этом знаете.
О том, что я свалился в шурф, в спортклубе узнали только 13 февраля, когда я, наконец, доковылял до телефонной будки и передал просьбу Глеба о переносе контрольного срока. Я попал на председателя турсекции Гену Воробьева. Он обругал меня и через полчаса был у меня дома. От него я узнал, что на ноги поднята масса людей, на поиски брошена авиация… Понимаете, я рассмеялся: «Глеба ищете?»