Высшая мера
Шрифт:
Хутор остался дремать над просторной водой Цимлы, скупо расцвеченной во тьме красными и белыми огнями бакенов, створов, спешащих в ночи буксиров с тягою, груженых теплоходов, а Костя погнал машину вперед, к поселку, торопясь и спеша, словно вырываясь из западни.
В конце пути на мост через Дон он въехал не сразу. На той стороне сиял электричеством стеклянный домнк поста ГАИ. По весне там дежурили круглосуточно. И ехать открыто мимо, словно доложить: "Вот он — я", конечно, не стоило.
На
В поселке, по темным улицам, он подрулил к родительскому дому. Мать спала, и, видно, крепко спала, умаявшись за долгий день.
Открыв гараж, Костя поставил машину. Теперь оставался короткий путь до колхозной караванки, а там, лодкой, водой — в бригаду.
Он приехал к землянке далеко за полночь. Ночь стояла безлунная, звездная. На берегу и на катерах — темно. Заглушив мотор, Костя услыхал сиплый говорок Форкопа.
— Это кто? Ты, Любарек? Я тебя издали угадал. По мотору. Этому дураку говорю: слухай, Любарек бежит. А он косоротится. Иди, Костя, согрейся. Выпьем с тобой. А то весь день с дураками.
Во тьме, в тишине, Форкоп звякал посудою и говорил не переставая:
— Дома бабы вылупили глаза. Лезь, говорят, на трубу, сажу чистить. Дуры, говорю, во-первых, не сажа, а сапуха, кацапы поганые. А во-вторых, я эту сапуху туда не пихал.
Костя, усмехаясь и успокаиваясь, слушал Форкоповы привычные речи.
— Дома — дураки. И на воде с дураком связался. Вот он — инженер, науки изучал. Математику. А мне математика не нужна. Ты за веслами научись по-доброму сидеть.
Форкоп во тьме булькал и звякал, наливая питье в стаканы.
— Как рыба? — спросил Любарь.
— Рыбка есть. Мы с дураком сплыли и взяли пять ящиков. Хотя он — дурак и лодку держать не умеет. Давай выпьем.
Костя почуял голод, пошел на камбуз, в ларь заглянул, издали, с кормы, спросил:
— Ребята на месте?
— На месте, — ответил Форкоп. — Все спят.
— Как у них?
— Тонны три сдали. Кидали два раза.
Костя принес колбасы да луку, поставил чайник на плиту. Уселись за столиком, на палубе, выпили. Форкоп подобрел, позвал напарника:
— Иди глотни, надолба.
Тот разом оказался на катере.
— Ментов не было? — спросил Костя.
— Чужих не видно. Свои — мыкаются.
— Чего мыкаются?
— Как всегда, бакланят.
— Меня не спрашивали?
— Вроде нет.
Костя выпил, поел, и сразу потянуло его на сон. Расхотелось и чай пить.
— Пойду спать, — сказал он. — Чайник на плите.
— Заварю… — ответил Форкоп. — Чифирну, и поплывем. Кинем разок
— Вроде не было.
Костя закурил и пошел на берег. С катера неслось обычное:
— Дурак ты и есть дурак. Додумался. Я тебе сто раз говорил: деньги не балычат. Мы его и за четвертную загоним. А ты — на балык. Вставай, не дреми. Копеечку надо зарабатывать. Ты же грамотный, газеты читаешь. А там пишут: весенний день, он целый год кормит и поит. Понял, надолба?
Двери землянки были закрыты, и под низкою крышей томился крепкий настой табачного дыма и пота, сохнущей одежды и рыбьей чешуи. От печки тянуло теплом. Похрапывали.
Любарь сразу уснул. А очнулся с головой ясной и трезвой. Брезжило утро. Двери землянки были распахнуты. По полу тянуло живительным холодком. На душе было спокойно, и о том, что позади, думалось безмятежно: "Ну, попался, так что ж… Не впервые такое, и с кем не бывает. И грех жаловаться: ребята из милиции прежде не подводили. Не подведут и теперь. Что-нибудь да придумают…"
Кот Рыбалкин — рыжая бестия — подошел к кровати, помурлыкал: вставай, мол… Костя поднялся, включил приемник. Заиграла веселая музыка, в кроватях заворочались.
У землянки Дед цедил свою утреннюю цигарку. Он был в ватных брюках и свитере. А утро вставало теплое, с туманом над водой.
— Приехал? — здороваясь, спросил Дед.
— Приехал, — ответил Костя. — Ничего, перемелется. Не впервой.
— Это точно, — вздохнул Дед. — Такая наша жизнь. Только и гляди: не меня ли ищут, не меня ли ловят.
— Я, Дед, вот чего думаю, — откровенно сказал Костя. — Рисоваться мне все равно надо поменьше. А если уйти вверх? Там были места. Старые тоня. Можно малую приволочку кидать.
Дед задумался, а потом стал кивать седой головою.
— Можно, можно… На Красные яры уйти, — указал он пальцем вдаль. — На Платов проток, на Монастырскую россыпь. Там есть уловистые места. Татарка, Харсеев, Кутерьма. Не ходят туда, поближе норовят.
— А мы пойдем, — решил Костя. — Подале от глаз.
Вышел из землянки помятый со сна Матвеич и удивился:
— Проспал… Вот это да! И тебя не слыхал, когда ты приехал. Сплю и сплю.
— Снотворного, видно, принял бутылку-другую, — усмехнулся Костя.
— Нет, выпить, конечно, выпил. Но это что-то другое. Чего-то напало. Тебе Дед говорил? Сдали неплохо. Тот день почти три тонны. И вчера не меньше. Накладные — в тетрадке, я все сложил.
Матвеич докладывал обстоятельно, он любил докладывать. А Костя не слушал его, он был уже мысленно на воде, представляя, как уходит катер с неводником и лодками вверх по течению, оставляя позади станицу, обжитые места. Вверх и вверх. И пусть ищут его.