Выстоять. Буря над Тереком
Шрифт:
Мол, сам смотри, дружище: верить мне или нет — тебе решать, но факт остается фактом: я тут и мне по-прежнему чуть больше тридцати, в то время как ты — уже старик совсем.
— Ничего себе история, Миша, — качает он головой в ответ. — Знаешь, не знал бы я тебя лично — никогда бы в нее не поверил. Но раз ты тут — значит, так было угодно Аллаху. Значит, у него на твой счет какие-то планы. И мой долг, и как твоего друга, и как истинного правоверного, тебе помочь.
— Эли, ты только не обижайся и не принимай мои слова за неблагодарность за все, что ты для меня сделал… Но я ведь не мусульманин! Я не верю в Аллаха. Так какие же у него могут быть на меня планы?
—
На несколько секунд он замолкает, достав из кармана массивные четки из черного с белой крапинкой обсидиана, и что-то беззвучно шепчет одними губами, наверное — какую-то молитву. А потом смотрит на меня своими зелеными глазами, в которых, словно у мальчишки-проказника, уже пляшут озорные бесенята:
— Так что, дружище, как ты когда-то любил говаривать: «Поздняк метаться — пол покрашен»!
Да уж, вот такого окончания нашего «теологического диспута» я точно не ожидал и, чуть было не подавившись от удивления персиковым вареньем, судорожно сглотнул и в голос расхохотался. Уже через секунду ко мне присоединился и Ильяс.
— Кстати, Эли, а когда же ты успел Хадж-то совершить? Я помню, году в девятом или в десятом из Грозного прямые рейсы летали, но ведь желающих было — мама не горюй! Как же ты билеты достать умудрился?
— А я и не доставал, — разводит руками он. — Пешком ходил. В пятнадцатом… Почти два года на дорогу ушло.
Вот это ничего себе! Теперь становится понятным, откуда у Ильяса-хаджи среди горцев такой авторитет. Пеший Хадж в Мекку — сам по себе поступок незаурядный, а уж после Большой Тьмы, превратившей в радиоактивную пустыню почти весь мир, — так и вообще подвиг. Человек, отважившийся на такое, может себе позволить и куда больше, чем нейтралитет в войне. И никто его ни в чем упрекнуть просто не рискнет.
— Силен! — уважительно качаю головой я. — И как это было?
— Страшно, Миша, — задумчиво отвечает Эли. — Я ведь тогда и поседел, в пути. Такого нагляделся — врагу не пожелаешь. Правильно эти древние греки говорили: «Если боги хотят наказать — они лишают разума». Те, кто начал эту бойню, были полными безумцами. А вслед за ними обезумел и весь остальной мир. Те, кто выжил после взрывов и пережил первые годы Тьмы, уподобились зверям. Честь, достоинство, совесть, доброта — все было забыто. Только сила, только ярость, только злоба… Страшное было время, Миша, и страшные вещи творились.
— Как же ты смог добраться до Мекки?
— Видимо, так было угодно Аллаху, — Ильяс снова начал перебирать костяшки своих четок. — Зато как я был вознагражден в конце пути! Представляешь, Мекка цела, девять минаретов Аль-Харама, [60] как и прежде, подпирают небо, а Кааба [61] по-прежнему стоит в ее внутреннем дворе, служа киблой [62] всем правоверным… Ладно, что-то занесло меня, расчувствовался, ты уж прости. Похоже — старею.
60
Аль-Харам (Запретная Мечеть) — огромная мечеть в центре Мекки.
61
Кааба — самая почитаемая мусульманами святыня, черное прямоугольное строение во внутреннем дворе Запретной Мечети.
62
Кибла — ориентир, направление, в котором обращают свои лица мусульмане во время намаза.
И вот уже больше суток мы с Русланом обитаем в этой комнате. Уже успели и поспать, и поесть густого, острого и горячего хаша и маринованной черемши под свежий лаваш, и чаю попить. Теперь вот он валяется на тахте, а я, борясь со скукой, чищу и без того идеально ухоженный полковничий пистолет. Ну, и лясы точим, не без того. Все расспросы о прошлом казаха-снайпера и об обстоятельствах, которые привели его в турецкую камеру, я решил отложить на потом. Часовой за дверью — парень, конечно, молчаливый, но ведь не глухой же? Думаю, не стоит лишние проблемы создавать, давая повод ко всяким ненужным подозрениям. Уж если представились знакомыми, то не стоит сейчас подробностями биографии друг друга интересоваться. На это время еще будет. А пока просто травим всякие байки, коих и у меня, и, как выяснилось, у Руслана в запасе превеликое множество.
Дверь вдруг распахивается. На пороге — Ильяс. Вид у него боевой и задорный: глаза сверкают, усы воинственно топорщатся, ни дать ни взять — старый, но еще не потерявший сил котяра после хорошей драки.
— И что ты все с этой ерундовиной возишься, Миша? — тычет он пальцем в «Кольт», который я продолжаю вертеть в руках. — Бестолковая ж машинка, клянусь Аллахом. Весит много, патронов в магазине мало. Вот какой добывать нужно было.
С этими словами Эли достает из кобуры и демонстрирует мне свою «Беретту», кажется «девяносто вторую», если я ничего не путаю.
— Ничего ты, борода, не понимаешь в оружии, — укоризненно качаю головой в ответ. — Это ж не просто пистолет. Это легенда! Его же еще в начале двадцатого века на вооружение приняли. Да я, кроме него, вообще ни одного ствола, который бы так долго использовался, вспомнить не могу. Ну, разве что пулемет «Браунинг», они с «Кольтом» почти ровесники. Так что тут дело не в весе, не в скорострельности, не в точности и не в емкости магазина. Просто это — Пистолет с большой буквы «Пэ». Опять же, я ведь с ним в бой идти не собираюсь. Он мне как сувенир нужен, чисто с эстетической точки зрения: смотреть и любоваться.
— Да, Миша, да ты, оказывается, этот… Фетишист, маньяк оружейный, — улыбается Ильяс.
— А даже если и так? Кому от этого вред? Ладно, давай, рассказывай, с кем ты там воевал сейчас?
— Что, неужели так заметно?
— Не то слово. Выглядишь, как бойцовый кот, разве что не воешь и шерсть не топорщишь.
— Ну-ну, — снова скалит в улыбке свои белые, совсем не стариковские зубы Ильяс. — В общем, по вашу душу тут мамелюки были. Правда, предъявлять какие-то обвинения сначала поостереглись, скорее так, намеками… Мол, не видали ли мы чего, не слыхали? А под конец так и высказались: мол, ты с кафирами не воюешь, пленника видел, думаем, от тебя информация ушла…