Выстрел на Большой Морской
Шрифт:
— Давно ушли?
— Прошлой осенью ещё.
— С тех пор с Дубягой дел не имели?
— Не имел. Избави Боже!
— А откуда он вообще взялся? Кто его привёл в дружину?
— Раздобыл его откуда-то сенатор Шульц, последний управляющий Третьим отделением. Патентованный мошенник! Такого же и привёл… Кажется, Рупейто был у него в отделении негласным агентом. А почему, Алексей Николаевич, Департамент полиции вдруг заинтересовался этим субъектом?
Лыков вынул из кармана письмо, обнаруженное в тайнике у Макова, и протянул его
— Узнаёте почерк?
— Кажется, его…
— Что это за история с купцом, которого Дубяго предлагает вам «потрясти»?
Демидов дважды перечитал письмо и вернул его затем сыщику.
— Собственно этого письма я не получал. Где вы его взяли?
— В тайнике у бывшего министра внутренних дел Макова.
— Это который давеча застрелился?
— Да.
— Он ведь в последней должности состоял министром почт и телеграфов! Перлюстрация?
— Разумеется. Но что насчёт купца? Вы сказали, что не получали именно этого письма. Получили другое?
— Да, и сразу его уничтожил. Но суть предложения была та же самая: есть купчина, который якшается с революционерами, хорошо бы его прижать.
— Фамилию купца Рупейто-Дубяго называл?
— Нет; указал лишь, что это рогожец.
— Возраст, характер торговли, место жительства?
— Нет, более ничего.
— Что же вы ответили вашему Баранчику?
Демидов смутился.
— Я ушёл от конкретного ответа. Написал, что помочь в защите от полиции не могу, но желание наказать купчишку понимаю.
Лыков опешил, затем сощурился и посмотрел на князя очень внимательно, как доктор на пациента.
— Это можно было расценить, как ваше согласие на экспроприацию?
Сан-Донато раскис окончательно.
— Нет, конечно же нет! В крайнем случае оно смахивало на моральное одобрение, но никак не на санкцию.
— Игра слов, князь. Вы не запретили акт, а всё остальное — игра слов. Как вы, аристократ и бывший офицер, могли поступить столь… легкомысленно?
Демидов помолчал минуту, потом спросил, не поднимая головы:
— Что стало с этим человеком? Рупейто убил его?
— Этого мы не знаем. Департамент только начал расследование. Когда вы в последний раз видели Московского Баранчика?
— Тогда же, когда сдавал дела по дружине: прошлой осенью. Но почему вы так взялись за него? Даже не знаете, перешёл ли Рупейто от слов к делу. Подумаешь — три строчки в письме годовой давности! Наверняка всё осталось как было.
— Возможно. Но Макова застрелили два дня назад. В собственном кабинете, инсценировав самоубийство. И искали какие-то бумаги.
Демидов сделался белее мела.
— Но ведь Маков покончил с собой! Из-за взяток — это всем известно!
Титулярный советник встал.
— Господин Демидов! Как вам известно, я действую во исполнение высочайшего поручения. Маков погиб насильственной смертью, и в этом нет никаких сомнений. Государь повелел найти и арестовать убийцу. Версия о самоубийстве оставлена, чтобы не возбуждать в обществе
— Да, да, разумеется! — Демидов тоже поднялся, смотрел в глаза сыщику преданно и немного подобострастно. — Я мало что знаю, но расскажу всё. Рупейте около сорока лет, по виду он бывший офицер из армейской кавалерии. Я виделся с ним всего четыре или пять раз! Где он живёт и чем занимается — не знаю; он очень скрытен. Кажется, имеет какие-то связи в полиции; возможно, они остались от Третьего отделения. И ещё у Рупейто есть колбасник.
— Колбасник?
— Ну да, ходит за ним повсюду, как Санчо Панса. Жуткий типаж! Атлетического сложения, но какого-то гориллообразного: огромная грудная клетка, длинные руки при среднем росте, а мышцы с него прямо свисают! Парень работал на колбасной машине — сами понимаете…
Лыков знал, о чём говорит князь. В колбасных заведениях используют особые ручные машины, которые режут куски мяса в мелкий фарш. Собственно машина весит несколько пудов; в неё наваливают еще 4–5 пудов мяса, и двое дюжих парней начинают двигать скрытыми внутри ножами. На весу, над тазом, постоянно встряхивая аппарат… И так десять часов в день почти без отдыха. Через несколько месяцев такой работы парни набивают себе мускулы, какие не снились и Гераклу. В кулачные бои колбасников не брали — могли убить сгоряча, а в уличных драках их боялись даже ломовые извозчики.
— Имя этого богатыря не помните?
— Нет, я видел его только на расстоянии. Но впечатляет до печёнок. Лба, почитай, что нет, зато плечи просто невообразимые. Он должен быть чудовищно силён! И очень предан Дубяге.
— Есть кто-нибудь из бывших членов «Священной дружины», кто может добавить что-то о Московском Барашке?
— Да, такой человек существует и, возможно, он знает больше меня. Это полковник Смельский, начальник Красносельского военного госпиталя. Он в течении года заведывал у нас всей петербургской агентурой, и в этом качестве часто общался с Дубягой. Всеволод Никандрович опытный полициант: перед турецкой войной он служил помощником начальника Отделения по охране общественного порядка и спокойствия при Петербургском градоначальстве. Брат пятой степени, личный номер — 136. Состоял членом Исполнительного комитета дружины, но был уволен. После того, как подал записку.
— Что за записка?
— О необходимости реорганизации работы «Священной дружины». И об упорядочении пользования её денежными средствами.
— Теперь понятно! С таким человеком мне, действительно, следует повидаться. Что, Смельский руководил агентурной деятельностью Баранчика?
— Пытался первое время. Баранчик, видя, что полковника на мякине не проведёшь, стал обращаться через его голову напрямую ко мне и к Бобби Шувалову. Из тех соображений, что мы менее сведущи в организации охранительный мероприятий.