Выстрел на окраине
Шрифт:
Количество происшествий на участке резко убавилось, но совсем они не прекратились. Теперь Александров все отчетливее понимал, что один он много не наработает. Надо было обзаводиться помощниками. А дело это тоже не такое уж легкое: бытует среди немногих людей настороженное, недоверчивое отношение к милиции, иные считают участие в работе бригадмила для себя зазорным; наконец, кое-кто попросту и потрухивает: рука у хулигана на отместку скорая!
Первым откликнулся механик часового завода Маркелов, человек уже немолодой, коммунист. Александров правильно решил, с кого начать.
Маркелов
— Начал ты, Николай, верно. Без народа ничего не сделаешь. А народ у нас тут стоящий, правильный. Мастеровые, кадровые рабочие. Хулиганят часто — опять надо посмотреть: почему, кто? Чужаков вот ты повышибал — тише стало? Тише. Теперь прикинь — кто озорует? Ребята. И опять неудивительно. Себя возьми, меня возьми — а мы не озоровали? Озоровали. Вот тут подход нужен: к одному — с лаской, к другому — со строгостью, а с иным и вовсе твердо надо. А этот, который до тебя был, ничего и понимать не хотел. От людей в сторонке, ко всем у него один подход: посажу да посажу!
Какой-то мускул на строгом, неулыбчивом лице Маркелова дрогнул.
— Посадить никого не посадил, а порядку не навел.
И только после этого, так же рассудительно, ответил на поставленный вопрос:
— Помогать, Николай, буду. Сразу только скажу: повязку уж эту носить не стану — не по годам мне. А во всем остальном можешь положиться. И сам буду помогать, и сыну велю — на комсомол тебе надо опору держать.
Так участковый уполномоченный обзавелся надежными помощниками, потом их прибавилось, и легче стало вести с хулиганами планомерную борьбу. У нескольких ребят отобрали финки и самодельные ножи. Тех, кто обзавелся ими по глупости, пристыдили, других, повзрослее, строго предупредили; одного, упорно не сдававшего финку и пригрозившего бригадмильцам расправой, доставили в милицию и передали дело в суд.
Хулиганства не стало. Какой-нибудь скандал на свадьбе казался теперь здесь чрезвычайным происшествием. Участок младшего лейтенанта Александрова, еще недавно считавшийся в райотделе милиции беспокойным, перешел в раздел тихих, а с этим поубавилось внимание и к участковому уполномоченному. Бывает еще в жизни так, что хороший работник остается в тени, трудолюбие и успехи его принимаются как нечто само собой разумеющееся, а забота и помощь целиком отдаются нерадивому или просто умеющему быть на глазах.
Теперь, когда на участке не звенели по ночам выбиваемые стекла и не висел в воздухе пьяный мат, Александров вплотную занялся отдельными семьями, взятыми на заметку. Первой среди них была семья Анны Силантьевой — той самой, к которой предшественник Александрова не советовал и заходить.
Первое посещение Силантьевых, еще во время проверки паспортов, произвело на младшего лейтенанта тягостное впечатление.
Покосившийся набок дом, казалось, вот-вот грохнется наземь от топота: плясали так разухабисто, что стекла в рамах звенели. На крыльце, зажав руками уши, сидел парнишка лет шестнадцати-семнадцати.
— Уроки учишь?
Паренек вздрогнул, поднял на участкового потемневшие от обиды глаза.
— Выучишь тут!..
Александров вошел в дом. При его появлении топот оборвался, на распаренных лицах плясавших застыли бессмысленные улыбки.
Дородная лет сорока, женщина с возбужденным, красным лицом надвинулась на участкового массивной бесформенной грудью, обдала жаром потного тела и сивушным духом.
— А, начальничек! Проходите, проходите! Прежний-то меня за версту обходил, может, вы поласковей будете!
Хмельные глаза хозяйки смотрели вызывающе и чуть-чуть испуганно.
Александров представился, попросил показать паспорт и домовую книгу. И то и другое у Силантьевой оказалось в порядке.
— А это гости мои, друзья-товарищи, — кивнула Силантьева на двух мужчин и женщину.
Первые минуты смущения прошли. Толстогубый мужчина с начесанными на лоб волосами лил водку в покачивающийся в руках стакан, пьяно твердил:
— Друг, выпей!.. Ну, выпей!
— Они с нами брезгают, — хихикала худая, вся какая-то помятая и взъерошенная женщина. — Мы необразованные!
От водки Александров отказался, предупредил, что завтра зайдет поговорить.
— Милости прошу! — хмельно заиграла настороженными глазами Силантьева. — Хорошему человеку завсегда рада!
Александров вышел. За плотно прикрытой дверью грохнул хохот.
«Обо мне, — по-мальчишески покраснел уполномоченный. — Ну и компания!»
Паренек все так же сидел на крыльце; услышав за спиной шаги, он посторонился.
Участковый присел рядом, посмотрел учебник — «Холодная обработка металлов».
— В техникуме учишься?
— В ремесленном, — избегая взгляда, коротко ответил паренек.
— Трудно так уроки учить, — посочувствовал Александров.
Паренек молчал.
— И часто у вас так?
— А вам что? — Паренек вскинул серые, как у матери, колючие глаза, губы у него дрогнули.
— Да ты не сердись, — мягко сказал Александров. — Я ведь по-хорошему. Хочу завтра поговорить с твоей матерью, чтобы она поменьше гостей водила. Ты учиться должен.
— Послушает она вас! — Паренек отвернулся, но голос его звучал уже не враждебно, а по-ребячьи горько.
— Послушает! — уверенно пообещал Александров. — Тебя как звать-то?
— Андреем.
— Пойдем-ка, Андрей, проводи меня до уголка. Все равно много сейчас не научишь.
По дороге, проникшись к младшему лейтенанту доверием — должно быть, давно не говорили с ним так просто и дружелюбно, — Андрей, сначала сдержанно, а потом с чувством облегчения, рассказал о своей короткой, с самого детства омраченной жизни. Отец погиб в 1944 году; за год до этого он приезжал в отпуск, а когда пришла похоронная, на руках матери, кроме четырехлетнего Андрея, осталась еще трехмесячная сестренка. Мать часто плакала, да и потом, много лет спустя, стоило только подросшему сыну спросить про отца, как глаза у нее тотчас становились мокрыми. Жили нелегко, но хорошо, дружно. Мать работала на заводе, прибегала домой соскучившаяся, ласковая.