Выстрел на окраине
Шрифт:
«Что он знает? — лихорадочно метались мысли Юрия Заикина. — На чем засыпался?.. Ничего он не знает! Ох, знает, знает! Только что? За душу тянет, вокруг да около. Когда же прямо? Неужели меня отсюда не выпустят? А как же мать?! А может, все-таки, ничего?»
В паузах, когда Заикин что-нибудь вспоминал или, наоборот, пускался в длинные рассуждения, Бухалов внимательно разглядывал его.
Юрий Заикин очень был похож на мать, но унаследованные от нее черты приобрели на лице юноши более завершенное, мужественное выражение. Лучше всего у паренька были глаза — серые, большие, выдававшие
Разглядывая урывками это молодое красивое лицо полумальчика-полумужчины, Бухалов все более убеждался в том, что и тогда, когда Заикин стрелял в окно инженера Шварева, и тогда, когда он убил Александрова, направляла его чья-то другая, более опытная и жестокая рука. Теперь, когда капитан побывал на дому у Заикина, на заводе и достаточно уж послушал его самого, он знал о допрашиваемом гораздо больше, чем тот мог предполагать. Знал, например, Бухалов и то, что, начав работать после окончания ФЗО на заводе, почувствовав некоторую самостоятельность, Юрий Заикин приходил иногда домой подвыпившим, а иной раз и вовсе не являлся, оставаясь ночевать у приятелей. В иных семьях случается так, что с первым полученным заработком с сына, особенно если он остается в доме единственным мужчиной, как это было у Заикиных, снимается и родительская опека. Отсюда, с этих первых выпивок и ночевок у дружков, и началось то скольжение вниз, которое в конечном результате привело симпатичного, неумело выкручивающегося паренька в отделение милиции. И за что — страшно подумать! За самое тяжкое из возможных преступлений: убийство.
В последнее время в кино и литературе, за которой Бухалов следил внимательно, замелькал стандартный образ молодого шалопая из хорошо обеспеченной семьи, скатывающегося до уголовного преступления или предательства. К этим бумажным злодеям капитан относился насмешливо и подолгу сохранял чувство досады на породивших их писателей и сценаристов. Вся эта литературщина шла от незнания описываемой или запечатляемой на киноленту жизни. Встать на путь преступления может молодой человек и из очень обеспеченной, и из очень скромной семьи, но в обоих случаях одинаково — тогда, когда заботу о нем сводят к еде и новым брюкам и забывают о главном — о его душе! Пример Юрия Заикина лишний раз убеждал Бухалова в его выводах.
— Так, ладно. — Капитан дослушал Заикина и снова внимательно посмотрел на него. — Теперь, Юрий, скажи: где ты был ночью в субботу?
— Дома! — слишком быстро для того чтобы подумать и вспомнить, выпалил Заикин. Это был единственный заранее подготовленный ответ.
— Ты не подумал. — Бухалов спокойно покачал головой, мысленно уже подготовив следующие вопросы. — В субботу дома ты не ночевал.
— Ночевал! — все еще полный решимости отпираться, уверил Заикин.
— Нет. Это сказала твоя мать. — Бухалов пристально посмотрел на Заикина. — Она-то, наверно, знает.
Заикин побледнел.
— Вы дома были?!
— Был.
Бухалов не любил, когда к нему во время допроса кто-нибудь входил — это невольно сбивало с мысли, — и сейчас, заслышав, как скрипнула
Майор шепнул Бухалову на ухо несколько слов, незаметно передал маленький сверток, чувствуя на себе обеспокоенный взгляд Заикина. «Бритоголовый сказал что-то насчет меня!» — тревожно решил Заикин, еще не успевший прийти в себя после первого прямого вопроса капитана.
Он не ошибся.
В двенадцать часов дня, заканчивая свою смену, токарь Алексей Завьялов окликнул проходившего мимо начальника цеха.
— Пал Палыч, куда вы Юрку Заикина послали?
— Куда надо, туда и послал, — невразумительно буркнул старик. — А тебе-то что?
— Часы он мне свои оставил. Куда их?
— Какие часы? — остановился тот.
— Какие, обыкновенные. — Завьялов вынул из кармана квадратные дамские часики. — Вот.
Пал Палыч проявил вдруг к часам непонятный интерес и уж вовсе неожиданно для токаря опустил их в карман своего парусинового пиджака.
— Пускай у меня будут. — Видя, что парень нерешительно мнется, он сердито хмыкнул: — Ты что же, не веришь мне, что ли?
— Да мне что, — равнодушно отмахнулся токарь. — Сами тогда и отдадите.
Запыхавшийся начальник цеха вбежал в свою застекленную конторку и поднял телефонную трубку.
Спустя полчаса изящные квадратные часики на металлической браслетке лежали у Чугаева на столе. Афанасьева, вызванная для опознания задержанного Заикина, узнала свои часы еще издали, едва только вошла в кабинет майора...
Получив веское вещественное доказательство, капитан Бухалов обменялся с присевшим в стороне Чугаевым быстрым взглядом — майор еле заметно кивнул — и на ходу перестроил план допроса.
— Вот что, Юра, — чуть помедлив, сказал Бухалов, — нам известно, что ты совершил очень тяжелое преступление. — Капитан видел, что лицо юноши снова покрывается бледностью, и негромко, отчетливо продолжал: — Я не буду тебя обманывать: за такое преступление ждет и очень тяжелое наказание. Единственно, чем ты можешь облегчить свою участь, — рассказать только правду...
Потрясенный Заикин молчал: в душе у него происходила мучительная борьба. Бухалов, ускоряя эту борьбу, тихонько постучал худыми пальцами по листам опроса.
— То, что ты здесь говорил, — все выдумки, я легко это докажу тебе.
И видя, что Заикин все еще колеблется, вынул из ящика бумажный сверток.
— Вот смотри. — Делая вид, что он не заметил, как Заикин вздрогнул и потянулся к столу, капитан развернул сверток, положил на стол квадратные часы с металлической браслеткой. — Видишь? Женщина, которую вы ограбили, узнала их. Хочешь, мы ее сейчас позовем?
— Не надо! — глухо крикнул Заикин, роняя голову на стол.
Закрывшись руками, он делал какие-то судорожные глотательные движения, в горле у него булькало. Некоторое время в маленькой комнате, куда не доходил ни один посторонний звук, слышались только это бульканье и жужжание одинокой мухи.
— Я не хотел его убивать! — подняв голову, с отчаяньем выкрикнул Заикин. — Не хотел! Понимаете — не хотел!
Глаза у него были красными, но сухими.
— Где оружие?
— Это не мой пистолет! Я отдал его!