Выстрел с монитора (сборник)
Шрифт:
— А зачем тебе тетки? Ты же ушел от них.
— Ну, все равно… Они старые, куда они денутся? А ту бумагу… они ведь ее просто по глупости подписали… — Головастик нерешительно поднял глаза.
— Пусть остаются, — глядя на заречные луга, сказал Галька.
— Ладно… А школы не будет?
— Ребята не подписывали приговор, — сумрачно отозвался Галька. — Пусть остаются… и ходят в школу, если охота.
— А учить кто будет? — вздохнула Вьюшка.
Галька хмыкнул:
— Можно подумать, главная радость
Лотик сказал:
— А учитель Ламм не подписывал ту бумагу. Отказался.
— Ну?! — изумился Галька.
— Ага… Говорят, он ответил: город, который выгоняет своих детей, достоин всякого наказания. Это он по-латински сказал, я не помню точно…
— Правильно сказал, — буркнул Галька. — Видишь, значит, он тоже останется.
Лоток медленно покачал кудлатой большой головой.
— Нет. Ему некого будет учить. Ребята не захотят жить без родителей. Без них плохо, это я уж по себе знаю.
Они помолчали. Припекало солнце, и по зубцам прыгали воробьи. Заиграл горнист, у солдат начинались занятия.
— Им теперь и защищать-то некого будет, — как-то не по-настоящему хихикнул Лотик. Галька неуверенно проговорил:
— Я думаю, ребята из нашего класса и из твоего, Лотик… пусть остаются с родителями.
Вьюшка подпрыгнула:
— И еще пекарь Клаус, ладно? А то как мы без хлеба!
Пекарь Клаус был большой, толстый, добродушный. Зачем он подписал Галькино изгнание? Тоже не подумал? Без хлеба человеку нельзя. А без своего города, без родного дома можно?
Лотик осторожно проговорил:
— К тебе пастор Брюкк хотел прийти… Он тоже не подписывал…
— Ну и пусть останется в городе. Зачем приходить-то?
— Он не останется, он вчера ночью в церкви говорил, что всегда будет вместе со своими прихожанами…
«Ночью…» — подумал Галька. И представил, что вчера вечером творилось в городе, когда фан Риген сообщил о решении Галиена Тукка!
Но лицо у Гальки не изменилось.
Вьюшка крутнулась:
— Ой, вон они идут! Пастор Брюкк и еще!.. По дороге, что соединяла город с «Забралом», шла толпа мужчин и женщин. Человек двадцать. И ребятишки.
Седой пастор в своем черном одеянии медленно шагал впереди. Галька вскочил.
— Вьюшка, Лотик! Идите навстречу! Скажите… что я не могу, я болею, пусть потом… Ну, идите же!
Сам он бросился в свою камеру, упал на кровать, лицом зарылся в подушку. Капитан-командор Красс поднялся из кресла и долго смотрел на Галькину вздрагивающую спину.
— Вот теперь я спрошу о главном, — наконец сказал он. — Стоило ли спасать город, чтобы потом он обезлюдел?
— А вам-то что? — глухо сказал Галька.
— Мне-то? Да ясности хочется, — как-то по-стариковски вздохнул Красс. — Или ты спасал не город, а лишь свою честь?
— А что? Этого мало?
— Отнюдь… Я ведь только спросил…
Днем
— Пусть все остаются! Все! — Он стиснул кулаки, и в правом была монетка. — Кроме Биркенштакка…
На закате, когда горнист сыграл вечернюю зарю и был опущен крепостной флаг, пришел Биркенштакк. Послали за Галькой. Он встретился с главным советником магистрата у левой башни, под зажженным фонарем командирского поста.
Биркенштакк был в дорожном сюртуке и плаще, мягкой и мятой шляпе (тоже цвета дорожной пыли). Он показался Гальке совсем усохшим. Только покрытый жилками клюв был прежним.
Биркенштакк сказал:
— Господин Тукк. У меня есть полтора часа до окончания срока, в который я должен покинуть город. И мне хотелось бы…
— Меня зовут Галиен. Галь… Галька, если нравится… Что вам хотелось бы, господин Биркенштакк?
— Поговорить. Пять минут…
— Пойдемте.
Красса в камере не было. Солдат внес горящую лампу. Дверь осталась открытой. Было тихо, с реки сладко пахло осокой. Где-то кричали лягушки.
— Садитесь, господин главный советник, — не то сказал, не то вздохнул Галька. И сел на край кровати. А Биркенштакк опустился в кресло. Шляпу положил на колени, как в церкви.
— Я недолго задержу вас, гос… Галиен. — Жилки на носу Биркенштакка вспухли. — Ваше решение справедливое. И хотя я родился и вырос в Реттерхальме и немало сделал для города, я не прошу о снисхождении. Сейчас я уеду в деревню и…
— Может, хоть перед отъездом вы скажете мне правду? — перебил Галька.
— Я за этим и пришел…
Галька перебил опять:
— Я думал все эти дни. Трамвай стал тормозить раньше, чем я бросился к рельсам. Брукман сам признался, и вы все знали… Зачем вы меня выгнали, если я не виноват?! — Галька закашлялся, в горле заскребло.
— Я скажу… Вы виноваты, хотя и невольно. В том-то и дело. Вы не хотели, чтобы трамвай ехал дальше, и он стал…
Галька непонимающе моргал.
— Да, гос… Галь. Это так… Мало того. Несколько человек видели, как один из вагонов навис над обрывом, но вдруг опрокинулся назад, хотя по всем законам тяготения должен был покатиться вниз… Его тоже задержали вы… Галь.
— Как?!
— Видимо, силой взгляда и воли… Или еще как-то. Откуда мне знать природу этих явлений? Я не мадам Валентина… Но я знаю другое: жизнь в городе сбалансирована, отношения в нем ясны и просты, люди счастливы, насколько это можно в наше время. Такое благополучие достигнуто немалыми трудами. Легко ли было добиться, чтобы все притерлись друг к другу, чтобы все было налажено, чтобы даже мадам Валентина вписалась в этот уравновешенный быт… И вдруг появляется еще один койво!
— Кто?