Выстрел Собянской княжны
Шрифт:
— Обожаю первый узнавать новости!
В дверь вошел совсем еще молодой человек, незначительного роста и невзрачной наружности, но державший себя весьма уверенно. На нем была тяжелая, купеческая, бобровая шуба до пят и богатая соболья шапка. Войдя, поискал он глазами образ и, не заметив оного, перекрестился на портрет императора Александра II — непременный атрибут любого казенного присутствия.— Позвольте представиться,
— Советник юстиции Морокин, товарищ городского прокурора, — сухо отрекомендовался Андрей Львович. — Дело сие поручено вести мне. Разоблачайтесь для удобства, присаживайтесь, у нас тут тепло, а я пока представлю вам присутствующих. Костя, помоги господину Дубровину!
Дождавшись, пока Кричевский с неохотой примет из рук почти что своего ровесника шубу и шапку, а Макарыч протиснется в комнату со стулом, Морокин сделал Дементию Дубровину знак, что они готовы его выслушать.— Я, собственно, непосредственно по делу могу сообщить мало… — начал пришлец и тотчас полез по карманам новехонького английского костюма. — А, вот она! — он обрадованно достал из кармана газету, сложенную осьмушкой, и принялся ее тщательно разворачивать. — Я к вам пришел, потому что прочитал в газете, что некую особу, Собянскую княжну Омар-бек, обвиняют в убийстве господина Лейхфельда! Мне даже не сразу стало вдомек, о ком идет речь, но когда назвали ее имя, я уж догадался, что это снова Сашенька…
И он несколько огорченно вздохнул, точно речь пошла о проказах нашалившего ребенка.— Хр-р-р… — закашлялся раненым горлом Морокин. — Хр-р-р!.. Простите, господа!.. Стакан воды, если можно! Все, что угодно, но этого я не ожидал! Вы знакомы с княжной Омар-бек?!
— Нет, собственно… — сказал гость, с некоторой опаской глядя, как Андрей Львович утирает с губ своим батистовым чистейшим платком проступившие следы крови, и слегка отодвигаясь от него вместе со стулом, как от чахоточного. — Княжна Омар-бек мне незнакома, и я даже весьма сомневаюсь в ее существовании! Но мне весьма хорошо знакома девица Александра Рыбаковская, с коей собирались мы счастливо обвенчаться прошлым летом, до того, как где-то в Пассаже повстречала она этого несчастного и не вполне порядочного господина!
— Вы о господине Белавине говорите?! — встрепенулся советник юстиции, жадно запивая кашель чаем, принесенным, наконец, заспанным Прошкой.
— Белавин? — поднял брови, призадумался Дубровин. — М-м… Нет! Мне незнакома эта фамилия! Я говорю об инженере Лейхфельде, ныне покойном!
Прошло некоторое время, в течение которого созревало впечатление, произведенное заявлением Дементия Дубровина. Сначала все трое служителей правосудия отнеслись к нему без доверия.— Что — и свидетелей представить можете? — первым нашелся Морокин.
— Разумеется! — удивился недоверию молодой человек. — Да вся моя родня! Они все противились этому браку!
Лицо его, весьма некрасивое, выражало несомненный— Так это что же — Лейхфельд отбил у вас невесту?!
— Так, выходит, никакая она не княжна?!
— А родственники ее вам известны?!
— Господа! — поднял руки, смущенно улыбаясь, Дубровин. — Умоляю, по очереди! Я не могу отвечать всем троим одновременно! К тому же я опасаюсь что-либо напутать! Судя по газете, у вас тут и так все весьма запутано!..
— Тих-ха!! — рявкнул голосом полицейского урядника Морокин и тотчас снова закашлялся. — Не беспокойтесь, господин Дубровин… — сделал он извинительный жест рукой, держась другой за горло. — Это не то, чего вы опасаетесь… Я вполне здоров… И точно не заразный! Мы будем молчать, а вы рассказывайте, а потом мы зададим вам те вопросы, которые у нас появятся!
III
— Да, так будет, пожалуй, лучше, господа! — согласился Дубровин, успокоившись насчет мнимой чахотки Морокина и расположившись поудобнее. — Мне, знаете ли, тоже непросто это рассказывать, потому что я недавно совсем любил эту женщину, видел в мечтах своею супругою… Да и по сей день, очевидно, не излечился, раз я здесь. Во всяком случае, судьба ее мне небезразлична, и я надеюсь, что мои показания послужат к облегчению ее участи и помогут ей выпутаться из истории, которая весьма достойна некоторых черт ее характера!
Костя Кричевский слушал все это, мрачный, все более и более столбенея. Андрей Львович уловил момент и незаметно подмигнул ему: дескать, я же тебе, дураку, говорил!— Разумеется, никакая она не княжна! — начал свой немного сбивчивый рассказ Дубровин. — Она мещанского сословия, как и я, из семьи мелкого петербургского чиновника Рыбаковского, которого судили… За растрату, кажется. Но дворянские титулы и званья — это у нее пунктик, причем совершенно бескорыстный, поверьте мне! Кем она только не представлялась за время нашей близости! И баронессой фон Вольф, и маркизой де Труа, и графиней Неаполитанской — и все это весело, играючи, с таким непосредственным юмором! Она и мне предлагала играть в такие игры, и называться графом! И я, каюсь, соглашался, но только для домашнего употребления! Я не видел в этом ничего дурного — просто домашняя забава… Театр! Вы же не осудите ее за это?!
«Не поехать ли нам, граф, в Италию?» — тотчас прозвучало в памяти Кости, обжигая незнакомой доселе болью его сердце!— Нас познакомил какой-то дальний ее родственник, по фамилии Шипунов, — продолжал свой рассказ Дубровин, не получив ответа на свой вопрос. — У меня с ним дела по торговой части… После осуждения отца они с матерью и сестрами остались без средств к существованию, и мать отправила их к бабушке, в Шемаху. Сашенька никогда не рассказывала о своей жизни там… Точнее, рассказывала всякие небылицы, но я полагаю, что жилось ей там несладко. Каким-то образом переместились они сначала в Астрахань, а уж оттуда приехала она обратно в Петербург. Я думаю, господин Шипунов даст вам более подробные сведения. Он постоянно проживает в Петербурге, у него свой домик на Песках…