Выстрел в Метехи. Повесть о Ладо Кецховели
Шрифт:
— Что молчишь? Удушить его?
Не расслышал терщик или Ладо ничего не сказал вслух?
— Нет, Гасан. Его время еще не пришло.
— Тебе лучше знать. Надо будет — отыщи меня. Здесь все Гасана знают.
— Запомню. Понадобится, приду.
— Отдыхай! — Гасан опрокинул на него ведро с водой, шлепнул ладонью по спине и спросил: — Так эту свинью не мыть?
— Раз не хочет…
Ладо лег на лежанку. Гасан сложил в ведро перчатку, мешок, мыло, выжал из бороды влагу и сказал?
— Не обижай, не проси, чтобы деньги взял. Это мое к тебе уважение. Тебя хочу пригласить в духан,
— Спасибо, Гасан, в другой раз, когда я без него буду.
— Ладно. Будь здоров.
Гасан ушел. Петров схватил пояс с кобурой и выскочил в предбанник. Ладо вышел за ним, стал натягивать нательную рубаху.
Подняв голову, он увидел, что Петров уже одет и снова смотрит на него с ненавистью и ожесточением. Разговор с Гасаном Петров понять не мог, может, почувствовал угрозу или просто ожил после бани?
Они вышли на улицу, снова прошли шумным Майданом, узкими, звенящими улочками, и Ладо с привычным удовлетворением смотрел на руки кузнецов, медников, кожевенников и представлял себе, как вместо молота, паяльника и скребка они будут держать кинжалы, шашки, револьверы и винтовки, как цепкие пальцы Гасана сдавят горло Петрова, как выбросят из фаэтона жандармского офицера, как оборванные люди ворвутся в особняки купцов и заводчиков и как ликующая толпа пойдет по Головинскому проспекту… Отречемся от старо-го ми-ира, отряхнем его прах с наших ног!..
От автора. Много лет спустя
В Гори Варлама не оказалось. Дом был закрыт. Я поехал в Тквиави. Ни в домике, ни в землянке Варлама не было. Походив по саду, я увидел его. Он сидел на камне, в парусиновых брюках и в старой куртке, забрызганной медным купоросом. Улыбнувшись, махнул мне рукой. Я подошел и увидел, что у ног его стоит на земле опрыскиватель. Мы поздоровались.
— Садись рядом, отдохни.
— Я не устал. А где Машо? — спросил я, устраиваясь на другом камне.
— Ходит по домам, делает прививки от холеры. Я тебе очень срочно нужен?
— Не очень. Я хочу, чтобы вы показали мне старый Тифлис.
— Что-то ты слишком уж привык на все старое смотреть моими глазами. Двинемся, если можно, через несколько дней, мне надо закончить опрыскивание виноградника.
— Это ваш или колхозный?
— Хо-хо, — рассмеялся он, — хочешь заполнить на меня анкету? Откуда у меня участок, работаю ли я в виноградарской бригаде, сколько получаю на трудодни? Боишься, что кто-нибудь спросит тебя, на какие средства я живу?
— Ехидный вы старик.
— Какой есть. Я пенсионер, заслуженный пенсионер, имею законное право на приусадебный участок.
— Ладно вам, — сказал я, — что вы придираетесь к слову? Лучше скажите, знали вы Марусю?
— Гимназистку, соседку Ладо по Киеву? Я кивнул.
— Был знаком. — Он посмотрел на меня. — Рассказать?
— Конечно.
— Видел ее несколько раз. На концерт вместе ходили, как-то втроем сидели, болтали в ее саду. Сирень там росла буйно. Маруся больше других цветов любила сирень и хризантемы. Ладо тоже хризантемы нравились. Шли мы раз по улице. Она увидела в палисаднике хризантемы. — Отвернитесь, господа кавалеры, у меня узкая юбка, а мне
— Неужели вы обиделись? По-моему, очень метко сказано. Антей вам, больше, конечно, подходит,
— Если ты будешь одобрять все остроты по моему адресу, не стану тебе ничего рассказывать.
— Почему он не открылся ей? Может быть, и она стала бы революционеркой.
— Ладо не хотел перекладывать свой груз на плечи близких людей. Подумай и о другом. Ладо знал участь революционера — это почти неизбежно тюрьма, каторга. — Варлам покачал головой. — Нет, Ладо не мог направить на такой путь совсем еще юную девушку. Достаточно уже того, что она стала сельской учительницей. Жаль, что о ней ничего не известно. Они больше не увиделись. Она ведь уехала в Полтавскую губернию.
— В село Тепловку. А шестьдесят лет спустя Маруся, впервые с того дня, как они попрощались, узнала о Ладо. Она увидела на том доме, где он жил, мемориальную доску и узнала, что он был революционером. Потом она увидела табличку: «Улица Ладо Кецховели».
— Узнал бы я Марусю сейчас? — пробормотал Варлам. — Она сильно изменилась?
— Я не успел ее повидать. Когда я приехал в Киев, было уже поздно, она умерла. И, насколько мне известно, совсем одинокой.
Варлам долго сидел, задумавшись.
— Пойду поработаю еще, — сказал он и встал. — Ты не голоден?
— Вы всегда об этом спрашиваете.
Я застегнул на нем ремень опрыскивателя.
— Спрашиваю, потому что ты с дороги. А вообще я всегда терпеть не мог болтунов, которые с амвона призывали других людей к умерщвлению плоти и отказу от благ жизни, обещая им за это блаженство в будущем раю или райскую жизнь для их внуков. Такие призывы — обычно величайшее ханжество! Проповедники, сойдя с амвона, идут вкусно и обильно обедать, не отказываясь от шашлыка в пользу будущих внуков человечества.
Он пошел, прикрыв рот и нос платком, в виноградник, и серебристое облачко раствора купороса покрыло зеленью листья лозы. «Какой он большой, высокий», — подумал я, любуясь Варламом, его широкими плечами. Несмотря на тяжелый опрыскиватель, он держался прямо, шагал легко. Пройдя один ряд, перешел в другой и двигался теперь на меня. Лучи солнца пробивали влажное облачко раствора и образовывали вокруг головы и плеч Варлама сияющее зеленое полукружье.
— Вы зеленый, как виноградные листья! — сказал я, когда он приблизился.