Выстрел в Метехи. Повесть о Ладо Кецховели
Шрифт:
Типография помещалась под его камерой. Связь с волей у типографии есть — сюда привозят бумагу, отсюда увозят готовую продукцию. Окна типографии должны выходить на сторону Куры. Полезные сведения! Вот что значит бывать на допросах.
Ладо вернулся в камеру, как возвращаются домой после прогулки, и с аппетитом съел баланду, которую обычно не мог есть без отвращения.
К вечеру, когда тюрьма затихла, Ладо лег на пол и приложил к холодному цементу ухо. Если вечером внизу работают, он должен услышать… Действительно, ухо уловило ритмичное постукивание. Так, теперь выждать, когда будет перерыв, и чем-нибудь несколько
Часовой ходил где-то справа. Шаги отдалились, затихли. Не стучит и печатная машина. Ладо свистнул.
— Эй, внизу! Подойдите к окошку!
От автора. Старый Тифлис
И вот мы с Варламом в Тбилиси или, как его называли раньше, Тифлисе. Для нас не существует новых районов города, новых названий улиц, новых мостов, театров, мы не замечаем автобусов, троллейбусов и автомобилей…
Мы сели у вокзала в такси, попросили, чтобы шофер ехал помедленнее.
Варлам одет в черкеску. Где он хранил ее до сих пор? И неужели не растолстел со времен своей молодости? Черкеска сидит на нем, как влитая. Варлам очень старается помочь мне во всем, иногда даже немного неуклюже и наивно. Трогательный старик!
Шофер с любопытством поглядывает на Варлама в зеркальце. Варлам замечает это, усмехается и говорит мне:
— Попади ты в своем синтетическом костюме в прошлый век, кучер обязательно спросил бы у меня: откуда это чучело?
Шофер засмеялся. Он уже не молод, гладко выбрит, в белой рубашке с галстуком.
— А ты что, — спросил он у Варлама, — из прошлого века выпрыгнул?
В Тбилиси легко переходят на «ты».
— Прямым ходом оттуда.
— Хе, я же тебя знаю, — сказал шофер, — по телевидению видел. Ты руководитель хора столетних колхозников.
— Ошибся, дорогой, — возразил Варлам, — я не руководитель, а солист. «Мравалжамиер» в моем исполнении слышал?
— Куда ехать?
— Приказывайте, господин, — с улыбкой сказал мне Варлам.
— Поедем по городу.
— Поезжай прямо, потом сверни на Михайловский, то есть на Плехановский проспект, — распорядился Варлам и развалился на сиденье с видом человека, показывающего свой дом, — напомни мне, пожалуйста, насчет года.
— Проедемся по последнему году прошлого века.
— Мчись, Мерани мой, неудержим твой бег и упрям. Размечи мою думу черную всем ветрам! — продекламировал Варлам строки из Бараташвили.
Была поздняя осень, и ветер гнал
Не успели мы проехать квартал, как Варлам схватил меня за руку.
— Видишь человека в шляпе? Шофер, поезжай медленнее.
У самого края тротуара шел небольшого роста худенький человек в пальто с поднятым воротником и в шляпе, надвинутой на самые брови. Руки он держал в карманах.
— Вылитый Саша Цулукидзе, — шепнул мне Варлам.
Словно почувствовав, что мы говорим о нем, человек посмотрел на такси. Глаза у него были черные, как остывшие угли. Так смотрят люди, у которых что-то болит внутри. Он закашлялся, остановился и, когда кашель заглох, свернул за угол.
— Цулукидзе прожил недолго, — сказал Варлам. — Умница был, хороший публицист. Смерть меньше других щадит талантливых людей.
Цулукидзе был ровесником Ладо, в гимназии писал стихи и рассказы. В то лето, когда Ладо сидел в Лукьяновской тюрьме, Саша приехал в Тифлис и сотрудничал в газете «Иверия», потом перебрался в Баку, организовал вечерние курсы для рабочих, а затем учился на юридическом факультете Московского университета. В Тифлис он снова приехал в 1899 году уже зрелым революционером.
— Мне в самом деле посмотреть бы на Цулукидзе, — сказал я, — увидеть его вместе с Ладо.
— Все в твоей воле, — ответил Варлам.
— Чего-то не пойму, — сказал шофер, — кто вы такие и что задумали.
Я объяснил. Он резко затормозил и повернулся к нам, сияя из-под усов улыбкой.
— Смотри ты, как повезло. Я ведь наследственный извозчик. Дед мой держал фаэтон, а отец был кучером на конке. Потом на вагоновожатого трамвая переквалифицировался. Раньше бы приехали, пока отец жив был!
— Он что-нибудь вспоминал о Кецховели?
— Не помню. Может и вспоминал. А уж знать — наверняка знал. Ладо был человек, что надо! Жаль, тюрьму снесли, в которой он сидел. Святое место!
Позади засигналили машины. Высунувшись из окна, шофер крикнул:
— Проезжайте, не видите, делом занят! Подумаешь, князья, объехать не могут! — Он посмотрел на Варлама. — Сколько тебе лет?
Варлам. ответил. Шофер присвистнул.
— Ишь, сохранился. Но я. Тифлис тоже неплохо знаю. Ка;к настоящий извозчик! Так что называй улицы, по-старому, точно довезу, без ошибки.
— Тогда погоняй лошадей до- Михайловского и палево.
— Левого поворота там нет, немного дальше-придется проехать.
Варлам снова заговорил голосом экскурсовода:
— Мы пересекаем Елисаветинекую улицу. Слева пивоваренный н лимонадный завод Луизы Мадер. Пиво куленбажекое, царское, лимонады грушевый, ванильный, кофейный, малиновый и лимонный. Отличные напитки! Конкуренция! Плохо сваришь пиво, его никто пить не станет, и фрау Мадер прогорит.
Таксист свернул на Плехановский проспект.
— Справа — обсерватория, — сказал Варлам, — в ноябре 1899 года разразилась новая забастовка в семинарии. Как и прежде, многих семинаристов исключили. Младшего брата Ладо — Вано и его однокашника еще. по горийскому духовному училищу Сосо Джугашвили исключили с волчьим билетом. В обсерватории работал Ражден Каладзе, он и помог устроиться — сперва Вано, потом Ладо пристроил сюда же Сосо. Они жили в одной комнате. Изредка у них ночевал Ладо. Постоянного жилья у него не было… А здесь был сад Тифлисского собрания, — объяснял Варлам, — сад Немецкого клуба. Налево кирха.