Выстрел в Метехи. Повесть о Ладо Кецховели
Шрифт:
— Таких позабытых богом и хозяевами рабочих, таких угнетенных, как вы, нет нигде…
«А ты не ошибаешься?» — спросили глаза старика. Ладо бесстрастно, по-деловому сообщил:
— В железнодорожных мастерских после забастовки установлен одиннадцатичасовой рабочий день, как записано в законе. А вы работаете когда по тринадцать, а когда и по восемнадцать часов. Самый последний мастеровой в городе не получает меньше рубля двадцати копеек в день, а вы не получаете и рубля. Все рабочие в воскресенье дома, а вы даже в новогоднюю ночь на работе. — Он повысил голос. —
Язычки коптилок и свечей заметались от общего крика.
Горец, пуская лошадь в галоп, ослабляет поводья и гикает, чтобы лошадь пришла в ярость. Подобно всаднику, Ладо закричал:
— Решайте тогда! Подкрепите свое слово делом! Покажите свою силу! Поднимите свои мозолистые руки, сожмите их в кулаки. Долой ваших врагов, ваших хозяев!
— Бить их! Бить! — пронзительно крикнул рабочий, похожий на Гасана.
— Бить!
— Бить!
Ничего не надо было больше. Ладо прочел требования рабочих, предложил выбрать делегатов, которые завтра пойдут к директору Роббу.
Старый рабочий выбрался из толпы, встал на скамью рядом с Ладо и улыбнулся ему, как другу. Глаза у него были светлые, голубые. Так улыбается человек, который, проснувшись после долгой зимней ночи, вдруг замечает, что на дворе весна и снежные сугробы плавятся под горячими лучами солнца.
— Братцы, — сказал он, — давайте не расходиться. Останемся тут до утра. А то дома бабы расхнычутся, отговаривать начнут, глядишь, кто-нибудь поддастся, и в общей стене нашей кирпичей не хватит. А дыра — дыра и есть, в нее что хошь потом просунуть можно и всю стену развалить. Останемся?
Одобрительными выкриками и смехом рабочие поддержали его. Раждена и Ладо снова передали на руках к выходу.
Они вернули Артему шинели и, обнявшись, пошли по Михайловскому проспекту. Снег перестал падать. Развеселые прохожие, встречая Ладо и Раждена, кричали:
— С Новым годом!
— С Новым годом! — дружно отвечали они. Дошли до памятника Воронцову, пожелали ему свалиться с пьедестала и свернули в Михайловские номера. Сонный портье открыл им комнату. Ражден сразу заснул. Спал он тяжело, ворочался с боку на бок и храпел. Ладо заснул только на рассвете. Ему приснилось, что он косит в поле ячмень. Едва он взмахивал косой, как откуда-то издали его окликал Ражден. Он шел искать Раждена, не находил, возвращался, и только брался за косу, как Ражден снова звал…
Утром Раждев разбудил его. Они вышли на улицу. Ражден сбрил бороду, и им было очень смешно от того, что лицо Раждена совершенно преобразилось. Они не оглядывались, не смотрели по сторонам, и прохожие расступались, принимая их за подвыпивших кутил.
Показались лошади, одинокий вагончик. Ладо нахмурился, во всмотревшись, закатился в хохоте. Вместо кучера лошадьми правил лакей директора конки. Па нем был фрак, и даже белые перчатки он не снял — с такой поспешностью хозяин погнал его в парк конки.
Народ толпился на остановках, все с недоумением смотрели на кучера
Они повернули обратно — надо было поскорее узнать, что происходит в парке конки. Широким хозяйским шагом они дошли до обсерватории и вдруг увидели вдали длинную вереницу вагонов.
— Наверное, штрейкбрехеры, — осипшим голосом сказал Ражден.
Ладо побежал в сторону парка. Ражден еле успевал за ним. На перекрестке Ладо остановился как вкопанный.
Цокали подкованные копыта. Посреди мостовой па большом чалом коне ехал жандармский офицер. За ним — с ташками наголо — казаки. Вдоль тротуаров шли пешие полицейские.
— Рабочих ведут, — вполголоса произнес Ражден, — узнаешь?
Ладо не ответил.
Рабочие брели, не глядя по сторонам, опустив головы. Почти все были без фуражек, у многих на лицах — синяки, запекшаяся кровь. Прохожие столпились на тротуарах.
— Из-за этих смутьянов конка не работала. Слава богу, навели порядок.
— Я видел через ограду, как трупы увозили, шашками были зарублены.
— Не бунтуй. Никто не давал права нарушать законы государства.
— Не болтайте, барышня, постыдились бы. Вы сыты, обуты, а эти…
— Отстаньте, а то городового позову.
— Посмотрите, посмотрите, какой суродованный! Ладо охнул.
За полицейским, прихрамывая, шел седой рабочий. Кроваво-черная рана от шашки, ничем не перевязанная, пересекала голову. Он повернулся к тротуару и посмотрел на Ладо и Раждена правым глазом, со светлым, словно остекленевшим зрачком.
Ладо рванулся на мостовую, но Ражден успел обхватить его сзади за плечи и оттащил назад.
— С ума ты сошел? Успокойся.
На них стали оглядываться. Ражден не выпускал Ладо и громко, чтобы зеваки и городовые слышали, уговаривал:
— Ну, пойдем. Опохмелишься, легче станет. Говорил, не надо столько…
Сведенные судорогой мышцы Ладо расслабились, Ражден опустил руки.
— Пойдем? Ладо кивнул.
Сделав несколько шагов, он остановился и посмотрел в глаза Раждену.
— Ты видел их? Нет, ты скажи, ты видел, как их вели? Седого старика ты видел?
Еще несколько стремительных шагов, и он снова остановился, сжимая рукой горло. Так путник, совершивший долгий путь, натыкается на пропасть, в которую смыло дорогу, и не знает, что предпринять. Слева откос уходит вверх, справа и впереди — обрыв. Он измеряет взглядом ширину пропасти. Может, попытаться перепрыгнуть через нее?
— Ражден, — сказал он, — я пойду к Аракелу Окуашвили, а ты разузнай, кто убит.
— Для чего тебе Аракел Окуашвили?
— Он найдет людей в железнодорожных мастерских, я возьму у Саши Шатилова револьверы. Рабочих убивали утром, мы будем убивать вечером. Террористические акты! Ты узнай, точно узнай, сколько убитых. За одного положим двоих. Нет, троих, сколько сможем! Встретимся в духане на углу Некрасова и Николаевской.
Они разошлись.
Ражден снова направился к парку конки, Ладо пошел к Окуашвили, а от него — к Джибладзе и Шатилову.