Выстрел
Шрифт:
Шаринец исподлобья смотрел на него, Миша отметил про себя и это: замечание о Белке обеспокоило Шаринца.
– Что ж, по твоему: Белка была заодно с Витькой? – спросил Шаринец.
– Так ведь сам знаешь, из его компании.
– Убивала, выходит, заодно? Девчонка?
– Разве я говорю, что убивала? Я говорю: ребят по следователям затаскают. А насчет Белки я вообще хотел с тобой поговорить.
– Чего говорить-то? – насторожился Шаринец.
Мише было важно не то, что говорит Шаринец, он не проговорится, важно, как говорит.
–
– А я при чем? Почему ты ко мне?
– Говорят, ты имеешь на нее влияние.
– Кто говорил? Ну! – грубо спросил Шаринец.
Миша усмехнулся:
– А ты чего на меня кричишь?! Думаешь, я глухой? Может быть, ты сам глухой? Могу так рявкнуть, что у тебя барабанные перепонки лопнут. Знаешь, что такое барабанные перепонки? – Миша протянул руку к уху Шаринца. – Вот тут они у тебя, ты ими слушаешь, а лопнут, ничего не будешь слышать, глухим навсегда останешься. Понял?
Шаринец мрачно молчал.
– Я тебе не мальчик, учти, – продолжал Миша, – не Шныра, не Паштет. Мне говорили, что ты имеешь влияние на Белку. Кто говорил? Витька Буров говорил, вот кто! Витька говорил, что Белка тебя слушает, вот я и прошу: уговори ее пойти работать на фабрику, хорошее дело сделаешь.
Мишкино объяснение, по видимому, удовлетворило Шаринца, и он спокойно сказал:
– Не маленькая, сама все понимает об себе. И не знаюсь я с ней, она с Витькой была. В Крым, дураки, собирались, на солнышке позагорать, вот и загорает, бандюга!
В говорливости Шаринца Миша почувствовал возбужденность человека к чему-то причастного, в обвинениях Витьки – фальшь, в злорадстве – торжество мстителя. И его осведомленность, кто где был в ту ночь, и его беспокойство о Белке…
На другой день, в школе, Миша отозвал Шныру в сторону.
– Можешь узнать: говорила Белка Шаринцу, что Зимины уезжают на дачу?
– Если она Шаринца навела, разве она признается? – усомнился Шныра.
– Это верно. А могла она навести Шаринца?
– Не знаю. Только Витька ни при чем, это точно.
– Хочешь Витьку выручить?
– Спрашиваешь!
– Следи за Шаринцом и Белкой.
Шныра исподлобья посмотрел на него:
– Шаринец узнает – убьет.
– А ты так, чтобы не узнал. Белке ничего не говори. И Фургону.
– Я с Паштетом, – подумав, сказал Шныра.
– Не продаст?
– Он верный, любит Витьку.
31
В карты Валентин Валентинович тоже не играл. Есть карточные игры, в которых требуется умение, но надо ломать голову, а свою голову Валентин Валентинович берег для кое-чего более существенного.
Но местонахождение игорного притона, где играл Красавцев, было ему известно.
Два раза коротко он позвонил в дверь.
Настороженный женский голос спросил:
– Кто там?
– От Антониды Аристарховны, – паролем ответил Навроцкий.
Дверь открыла дебелая накрашенная женщина – хозяйка заведения.
За ярко освещенным столом
В углу, на маленьком столике, стояли вина и закуски. Туда и подсел Валентин Валентинович, дожидаясь конца игры.
Ждать пришлось долго, но он никуда не спешил. От него не ускользнул настороженный взгляд Красавцева; тем спокойнее и невозмутимее выглядел он сам, респектабельный молодой человек в черных лакированных ботинках с гетрами на блестящих пуговицах.
Наконец Красавцев подошел к столику, налил рюмку водки, стоя выпил, вполголоса спросил:
– Зачем вы здесь?
– Повидаться с вами, – весело ответил Валентин Валентинович.
– Присядете?
– Нам незачем видеться, – ответил Красавцев, однако сел.
– Мне трудно жить, не видя вас.
Валентин Валентинович покачивал ногой в лакированном ботинке.
– Ваши шутки неуместны.
– Шутки уместны в любых обстоятельствах, дорогой Георгий Федорович, тем более уместны они в обстоятельствах комических.
– О какой комедии вы говорите?
– Сидите с убийцей Зимина, спокойно пьете водку и закусываете селедочкой с луком.
– А что прикажете делать? Закричать: держите его!
– Идея! Это будет забавно.
Красавцев вытер губы салфеткой.
– Что вы хотите мне сказать?
– Вы должны твердо уяснить: никакого, повторяю, никакого отношения к происшествию я не имею. Будь я хоть мало мальски причастен, меня давным давно не было бы в Москве, вообще не существовало бы никакого Валентина Валентиновича Навроцкого. Неужели вы этого не понимаете? Чушь! Ерунда! Какие основания у вас связывать меня с этим делом?
– Вы настаивали, чтобы я передал документы Зимину.
– Документы лежат на столе, никто их не тронул.
– Вторые документы. А первые?
– Они пропали с портфелем и, вероятно, из-за портфеля. Зимин стал бы нашим человеком, поверьте! Но впутался негодяй, мальчишка, бандит, какой-то Альфонс Доде, черт бы его побрал, все испортил. Я не знаю деталей; не хочу знать, меня это не касается. Я чист! А поскольку чист я, чисты и вы. Стыдно паниковать, Красавцев!
– Не стыдите меня, пожалуйста! – вспылил Красавцев. – Много на себя берете. Я не утверждаю, что вы имеете отношение к происшествию, как вы изволили выразиться. Но оно имеет отношение к нам. Пока все не закончится, не уляжется, я ничего не могу делать и не буду делать. И вам не советую появляться на фабрике. Исчезните на время.
– Исчезнуть? Мне? Когда я ни сном ни духом! Красавцев, будьте мужчиной, не теряйте головы! Все должно продолжаться, как было.
– Что именно?
– Пять вагонов.
– Вы с ума спятили?
– Извините, это вы деморализованы убийством Зимина, все это видят, между прочим.
– Все равно придется переждать, – уже спокойнее ответил Красавцев.
– Назначен новый инженер, надо к нему присмотреться.
– Наоборот, – возразил Валентин Валентинович, – сразу ограничьте его: твое дело – производство, мое – сбыт.