Вьюга юности
Шрифт:
Миша шел впереди, прокладывая на снегу тропу к своей сокровищнице. И сердце его замирало на каждом шагу, дыхание перехватывало и становилось трудно дышать. Но вовсе не от быстрого хода, просто Мише было очень страшно представить на суд близких плод трудов последнего месяца. Он не знал, как они отреагируют. Что скажут? И главное – какие лица будут у них в тот момент, когда он предъявит свою работу? Какое-то время дорога вела вверх, подъем был пологий, не затрудняющий движения. Казалось, что деревья водят хоровод вокруг путников. Но вдруг из-за очередной разлапистой ели вынырнула ледяная фигура человека, а за ней – другая и следующая. Невысокие скульптуры будто бы проглотили звезды с неба, которые
И тут путники замерли, разглядывая прозрачных человечков. Только Миша не смотрел на загадочные фигуры: сейчас он пытался уловить движения души в каждом из близких людей. Первым нашелся Димка:
– Круто! – сказал он и присвистнул.
– Какие замечательные толстячки! – Саша осторожно погладила покатые бока первой скульптуры и заглянула в лучистое лицо. – А почему они голые?
Все скульптуры и в самом деле были обнажены, но не отличались излишним натурализмом: их формы выглядели мягкими – они не демонстрировали, а лишь намекали.
– Твои люди чем-то похожи на работы Ботеро, – Павел Львович изучал вторую скульптуру. – Такие же, но другие.
– Какой еще Ботеро? – Николай с любопытством дотронулся до следующего ледяного изваяния.
– Это латиноамериканский художник, – очнулась от восторженного оцепенения мать. – У меня в библиотеке есть его альбом, Паша недавно презентовал. Только у Ботеро все такие мясные и румяные. А эти прозрачные и воздушные.
– Вот тот на одного моего постоянного покупателя похож, – Николай указывал пальцем на самого пышного толстяка. – Ну точно он! Я ему всегда свежую вырезку откладываю!
Все засмеялись. И Миша тоже заулыбался, выдохнул, понимая, что ему удалось по-настоящему удивить и порадовать близких. А они уже разошлись по парку: и каждый хотел заглянуть в лицо всем скульптурам, вглядеться в их внутреннее свечение, ища там что-то свое…
– Миш, а как ты научился такое вытворять? – Димка подбежал к другу и смотрел на него с нескрываемым восторгом и уважением.
Миша задумался…
Он уже и не помнил, как и когда ему в голову пришла идея сделать ледяные скульптуры. Возможно, увидел их в выпуске новостей или прочитал какую-то заметку в газете. Так выходило, что все необходимое было у него под рукой: лед – в реке, да инструменты – в сарае. Однажды утром, пока мать еще спала, Миша достал пилу, стамески и резцы, закинул все это в походный рюкзак и отправился к Истре. От дома там пути было всего ничего – минут пятнадцать-двадцать. Как раз возле парка река делала петлю, течение там оказалось не сильное, и к концу декабря слой льда стал достаточно толстым и крепким. Самым сложным было аккуратно выпиливать мерзлые куски. Миша старался вырезать не слишком большие части, чтобы лед под ним не раскололся. К тому же небольшие глыбы проще было перетаскивать в парк. В хорошую погоду за день Мише удавалось сделать одну небольшую скульптуру. Время до обеда уходило на добычу льда, а потом, подкрепившись, он несколько часов работал стамеской и резцом, выпиливая части тела. Затем склеивал их, поливая места стыка водой, которая быстро смерзалась на холоде. Так получались его человечки. Над лицами Миша трудился особенно долго и все не мог разобрать – это он ведет за собой ледяную стихию, или сам лед подчиняет себе художника? Позабыв все уроки Павла Львовича, слушая лишь шепот ветра и потрескивание льда, Миша давал свободу рукам…
Сколько ни пытался он научиться ремеслу художника, стараясь поймать верную линию, уловить настроение и передать его бумаге – с рисованием ничего путного не выходило. Холст казался плоским и бездушным. И только этой зимой Миша понял, чего хотят его
Лишь на одну скульптуру у него ушел не один, а целых три дня. Именно эту работу он доделал всего за несколько минут до Нового года. И она еще ждала путников впереди.
Толстячки, точно свита, постепенно подвели компанию к самой главной скульптуре. Деревья расступились, открывая вид на небольшую поляну, что лежала на парковой возвышенности. Тут Миша отступил в сторону, давая возможность близким выйти вперед и увидеть дело его рук целиком. Теперь он замер, и лишь глаза пытались уловить настроение собравшихся, запомнить выражения их лиц. Все тоже будто бы онемели, из открытых ртов выходил лишь пар.
С невысокого пригорка в небо взлетала ледяная пара: обнявшись, две мерцающие фигуры словно парили над заснеженным парком, над неспящим городом. Они будто бы стремились к золоту куполов Воскресенского собора, и в холоде их свечения пряталось тепло, а лица были так спокойны, что, находясь рядом, казалось – ты становишься увереннее и чуть-чуть добрее.
– Это Шагал, – тихо сказал Павел Львович. – Хотя, нет. Не-е-т… Это ты – Мишка!
Миша взглянул на учителя и в который раз удивился его обострившейся худобе – будто бы тот в одночасье поменял фас на второй профиль.
– Думаете, у меня получилось? – с надеждой спросил он.
– Думаю, в моих уроках ты больше не нуждаешься, – Павел Львович тепло хлопал Мишу по плечу. – Ты нашел себя, мой мальчик.
– А кто такой Шагал? – покраснев от стыда или мороза, переспросил Димка.
– Художник, – Катерина дала сыну шуточную затрещину. – Неуч!
Все Мишины близкие – мать, племянница, учитель, друг – были рядом, и в ночном зимнем парке стало тепло от ощущения себя в центре чего-то близкого и родного, в центре большой семьи маленького города.
А рядом с ними, будто бы случайно зацепившись подолом за землю, летела к звездам пара светящихся ледяных душ – низко над Истрой…
– И все-таки, почему твои толстячки голые? – Саша обняла одну из смешных фигурок и лукаво сощурила глаза.
Миша долго думал, как объяснить племяннице то, что и сам толком не мог понять. Он долго и сосредоточенно тер свой подбородок – этот вопрос требовал как следует разобраться в себе.
– Не знаю, Кнопка, одежда показалась мне лишней, – Миша сдвинул шапку на затылок и теперь уже почесывал лоб. – Вроде, хотел показать человека, как он есть – без прикрас.
– Такой ты видишь нашу суть?
Племянница иногда умела поставить его в тупик своими вопросами или выводами, за что он любил ее еще сильнее.
– Наверное, – Миша пожал плечами. – Посмотри, этот – скромняга мечтатель, а вон тот – хитрец и весельчак.
– А мне нравится другой, – Саша подошла к той скульптуре, что Миша сделал первой. – Он как будто немножко грустит от того, что не такой ровный и круглый, как остальные. И скорее похож на мокрую обезьяну, чем на человека.
– Это первенец, – улыбнулся Миша. – Возможно, все мы внутри – мокрые обезьяны.
Саша почему-то задумалась, и Миша уже испугался, что ненароком обидел ее, назвав мокрой обезьяной, но тут племянница словно вернулась откуда-то издалека. Она внимательно посмотрела ему в глаза, точно проваливаясь внутрь, а потом серьезно сказала:
– Ты не обезьяна, ты бобер.
– Кто? – прыснул Миша. – Бобер? Почему?
– Не знаю, я так вижу, – Саша виновато взглянула на него. – Каждому человеку я придумываю животное, которое отражает его суть. Вот ты живешь в небольшой хатке возле тихой реки, прямо как бобер.