Вьюга юности

Беленкова Ксения

– Я помню, тогда ты сказал, что наконец увидел мою руку, – Миша замешкался, а потом произнес тихо, еле размыкая губы, будто спрашивая, – отец?..

Павел Львович неуклюже похлопал его по плечу. Они некоторое время так и стояли друг напротив друга, боясь спугнуть этот миг, а потом крепко обнялись. И Миша шепнул сестре:

– Мы немного прогуляемся, ладно?

Отец и сын вышли на улицу. Им нужно было о многом поговорить, и одной комнаты для этого было мало. А Саша осталась стоять среди портретов. Она еще долго вглядывалась в лица двух девушек, подмечая их сходство и различия. Пытаясь найти где-то между легкими штрихами и густыми мазками правду взрослой дочери и юной матери. А рядом по пыльному подоконнику, любуясь диковинным зимним днем, ползала живучая муха…

Глава семнадцатая

О чем молчит дорога

Миша шел рядом с отцом, пытаясь хоть как-то осознать случившееся. Пусть он давно уже

догадывался, что в семье ему многое недоговаривали. И поверить в то, что папа был немощным больным, ушедшим задолго до рождения сына, никак не получалось. Но всерьез задуматься о том, кто же его настоящий отец, тем самым окончательно признав ложь родных, у Миши никогда не хватало духа. Он и так неплохо жил, окруженный любовью и заботой. А поиски требовали усилий, какого-то целенаправленного движения, к чему Миша был абсолютно не склонен. И сейчас впервые начинал понимать – вероятно, бездействие могло бы сыграть с ним злую шутку. Если бы не обстоятельства, не Сашина юношеская пылкость, Павел Львович ушел бы раньше, чем Миша посмотрел на него как на отца, и вряд ли когда-нибудь смог бы себе это простить. С рождения учитель постоянно был рядом – любящий, терпеливый, мягкий. Готовый выслушать, прийти на помощь, отдать всего себя. По сути, он всегда заменял Мише папу. Вот только заменять отца и быть им, как оказалось, вещи совершенно разные. Но только сейчас это становилось очевидным. Будто кровное родство пело в жилах, прибавляя сил и желаний. Мише очень хотелось говорить, но как-то по-новому, чтобы стать еще ближе. Правда, как это сделать, он толком не знал. Какие слова подобрать? Как объясниться в любви человеку, которого знаешь всю жизнь? Оказывается, это очень непривычно. Неловко. И Миша краснел, косился на отца, пытаясь сохранить в себе этот день, спрятать от прошлого и будущего. Сколько раз они вот так ходили вместе, выбирая места для установки мольберта, либо просто отправлялись на рыбалку. И почему-то с Павлом Львовичем – другом семьи, учителем ему было куда проще, чем теперь – с отцом. Что-то должно было измениться, но Миша не знал, что именно. Ни дорога, ни знакомые дворы не хотели подсказывать ему ответ. Да и сам отец пока не решался начать разговор. Кто знает, что творилось у него внутри. Быть может, он боялся Мишиного гнева или осуждения. Быть может – простого непонимания. Наверное, если бы он узнал, что душа сына полна лишь любовью и сочувствием, разговор сложился бы быстрее. Ни тени обиды не было в Мишиных мыслях. Лишь радость – теперь он знал свои корни, сомнения и тревоги ушли. Наступило время ясности. Теперь Мише была понятна его близость с учителем, тяга как можно больше времени находиться рядом. Их схожесть и принятие друг друга. Да и какое право Миша имел осуждать отца за любовь, которой сам еще не познал. Он мог лишь быть благодарен за верность и мужское плечо, которое всегда оказывалось рядом, стоило лишь захотеть. Сколько раз Павел Львович утешал и наставлял его после мальчишеских ссор или драк. Сколько раз смягчал семейные конфликты, становясь на Мишину сторону. А уж как обучал вождению, разрешая садиться за руль «Божьей коровки» с первых классов школы. Сначала не выгоняя машину со двора. А потом, потихоньку, усаживая Мишу к себе на колени, он колесил с ним по узеньким улочкам между бревенчатых домов истринских окраин. Тарахтел мотор, и машина тряслась, а порой визжала тормозами, так что пыль и щебень отлетали от колес. А Миша был счастлив и чувствовал себя настоящим водителем – смелым и отважным. Тогда, в детстве, он мечтал о дальних странах, великих свершениях, быть может, подвигах! И куда же подевались эти мечты? Видимо, с возрастом у них появляется вес, а порой – даже цена. И уж точно – для их осуществления нужно великое непоколебимое и деятельное стремление. Тогда мечты пугаются, пропадают. Вдруг оказывается, что каждая возможность хранит в себе обязанность, как шкатулка с секретом. Только лишь в детстве продукты растут в холодильнике, одежда – в шкафу, а деньги – в карманах. И когда вдруг оказывается, что для того, чтобы стать путешественником, мореплавателем, археологом или охотником на крокодилов недостаточно просто лечь в кровать и закрыть глаза, мечта начинает бледнеть. А потом совсем пропадает: узнав о конкурсе в исторический вуз, морской болезни или малярии…

И вот сейчас впервые за долгие годы Миша заскучал по той наивной мечтательности, которая рождалась за рулем тарахтящей «Божьей коровки» на коленях у Павла Львовича. Учитель же до конца жизни так и остался тем непуганым мечтателем, что оказывался в бескрайнем море или посреди жаркой пустыни не выходя из своего шаткого домишки. Взрослый ребенок, со своей мудростью, сохранивший наивность и пыл. Он всегда старался бережно хранить все, что попадало ему в руки, вот только нового ничего не приобрел. А теперь сын оказался тем долгожданным шагом вперед, устремлением в будущее, придающим смысл всему, что было ценно и дорого для Павла Львовича. И сейчас, как никогда, Миша осознавал

свой долг перед человеком, который берег и охранял его всю жизнь. Пришло время реализовывать то, что учитель так долго и кропотливо вкладывал в своего ученика. В своего сына…

– Ты как? – Отец первым решился нарушить молчание. – Все в порядке?

Он с опаской поглядывал на Мишу, не зная, что можно от него ожидать.

– Кажется, неплохо. Будто так было всегда. Это правильно?

– Правильно, правильно! – Отец радостно закивал. – Главное не потерять то, что есть между нами. Ведь так?

– А я не против и что-то новое попробовать, – Миша глянул на отца. – Ты как… пап.

И вроде бы губы его лишь разомкнулись, чтобы через секунду снова сомкнуться. Один миг – а внутри все перевернулось. Новое слово. Неожиданное, желанное, казалось – навсегда потерянное. Такое короткое, что ветер унес его быстрее, чем оно могло долететь до слуха собеседника.

– Повтори…

Тогда Миша вдруг прижал к себе этого бледного, худого и самого родного человека на свете. Сгорбился, склонил голову ему на плечо и еще долго хрипел куда-то в потрескавшуюся кожу дубленки, все повторяя и повторяя это короткое и очень нужное им обоим слово. А художник гладил сына по голове, не решаясь успокаивать, и просто старался ощутить это счастье каждой клеточкой своего существа. Город снежно склонился над ними, кружа белой крошкой, заметая дорожки. Здесь не было прошлого и будущего. Здесь было только сейчас – сочное, глубокое – то, что остается навсегда…

– Что-то я совсем как маленький, – засмущался Миша, вытирая ладонью глаза.

– Это можно. Это так и нужно…

– Пойдем, я что тебе покажу! – Миша будто только сейчас вспомнил что-то важное. – Чуть не забыл, куда тебя вел…

И они начали спускаться к обледенелой реке. Слезы высыхали. Весь длинный разговор, которого немного побаивались и Миша и Павел Львович, свелся всего-то к одному слову. И оно решило все. Просто подведя черту всем тем чувствам, которые эти двое мужчин всегда питали друг к другу. Другого ничего и не надо было.

Река в этот день стояла перьевая: она казалась мягкой и пушистой. Запорошенная снегом, скрывающим укрепившийся за последние дни лед.

– Далеко ведешь, Сусанин? – шутил отец.

Но Миша понимал, что прогулка начинает понемногу утомлять его.

– Скоро! Почти пришли!

Они свернули с дороги и спустились по пологой узкой тропинке, которую протоптал сам Миша, почти что к самому берегу.

– Вот, гляди. Узнаешь?

У самой береговой кромки, на небольшом взгорье стояла ледяная машина. Дверей в ней не было вовсе, отчего забраться внутрь не представляло труда. Форма и размер не оставляли сомнений – это была сияющая «Божья коровка».

– Прокатимся? – Миша подмигнул отцу.

И хлопнулся на ледяное сиденье. Он положил руки на руль, подождал, пока папа усядется рядом, и только тогда завел мотор. Затарахтел, запыхтел, изображая его работу. А в лобовом стекле уже плясали далекие снежные равнины и взгорья. Они плыли по льду, немного искаженные, будто сказочные. И Мише, и Павлу Львовичу сейчас действительно казалось, будто они несутся по-над Истрой туда, где живут мечты. Прозрачные бока ледяной «Божьей коровки» украсил морозный узор, отчего машина теперь казалась расписной, почти гжелевской. У Миши в этот раз оказался великий и могучий помощник – сама природа.

– Стойте! Куда вы? Я с вами!

По тропинке вниз буквально летел Димка. Он размахивал руками, отчего напоминал огромную стрекозу. И вот уже он плюхнулся на заднее сиденье, возликовав на полном серьезе:

– Успел!

И «Божья коровка» буквально задрожала, зазвенела – это бился в ее ледяном теле смех: живой, радостный, беззаботный. Димка поначалу непонимающе оглядывался, а потом тоже расхохотался.

– Смейтесь, смейтесь, путешественники, – сказал он. – А я вас щелкнуть успел, с горочки.

– Как это щелкнуть? – Павел Львович вытирал слезы от смеха. – Мы что – орехи?

– Да на свой новый фотик! – Димка выставил вперед висевшую на шее камеру.

– У нас же теперь есть местный фотокорреспондент! – подхватил Миша. – Из-подо льда достанет!

– Вылезаем, пока не примерзли! – скомандовал художник.

И все выскочили из стеклянного панциря, продолжая смеяться и подначивать друг друга. Пора было возвращаться в город. И Миша был даже рад появлению друга, который, сам того не зная, снял напряжение последних часов. В компании Димки уже не надо было вспоминать недавний тяжелый разговор и молчаливый путь раздумий, пока они с отцом не вышли к реке. И Миша продолжал улыбаться, до поры до времени скрывая от Димки свалившуюся нежданно новость. Пусть сначала прорастет внутри, закрепится как следует. А то откроешь рот – и вылетит безвозвратно. У них с Димкой впереди еще много времени для того, чтобы успеть поделиться сокровенным. А пока пусть просто топает рядом, задает свои странные вопросы и щелкает новенькой камерой. С ним всегда легче, проще и как-то веселей. И уже возле старенькой хаты художника Миша вспомнил о расставании.