Вьюга
Шрифт:
И вдруг по селу пронесся слух, что вернулся Сердар. Бессир заметалась, словно кошка с ошпаренным хвостом. Она бегала по селу, из одной кибитки в другую, пытаясь выяснить — чего ради он приехал. Но никто не мог ей этого сказать. До того самого дня, когда в кибитке старой Аннабиби, как много лет назад, снова собрались все близкие и дальние родственники Сердара.
Сердар сидел в углу, опустив голову. Бабушка Анпабиби лежала возле стены, с головой укрывшись халатом. Возле нее сидели несколько женщин. Посреди кибитки, на почетном месте, то и дело поглаживая
Все молчали. Даже на поминках люди не безмолвствуют так, как на этом совсем не траурном сборище. Родичи пришли сюда по приглашению бабушки. Пришли дать Сердару совет, а вернее сказать, воззвать к его совести и рассудку.
Убедить Сердара им не удалось, и оскорбленные гости хранили молчание.
Поигрывая кистью плетеного шнурка, которым подпоясана была его рубаха, Сердар спросил, ни на кого не глядя:
— Значит, вы не согласны, чтоб я увез Мелевше?
Ответа ему пришлось ждать довольно долго. Наконец один из сидевших в середине стариков погладил бороду и сказал:
— Мы не согласны, чтоб ты увез и взял в жены полоумную, оставив в слезах свою старую бабушку.
— Если он увезет эту бешеную, эту срамницу, я и в могиле покоя не найду — сидьмя сидеть буду! — из-под халата выкрикнула бабушка и громко зарыдала.
Сидевшие рядом женщины принялись успокаивать ее:
— Не плачь, Аннабиби, не сделает твой внук такого, не сможет он растерзать твое сердце!
— Никуда он ее не увезет. Зачем она ему, опозоренная? Что он, получше не найдет?
Еще собираясь в село, Сердар знал, что сцена эта неизбежна, и приготовился выдержать все до конца, стерпеть. Но он и представить себе не мог, что ему будет так трудно настаивать на своем, слушать рыдания бабушки. А старая Аннабиби никак не хотела смириться. Она то вскакивала и начинала лупить по полу маленькими сухими кулачками, то снова закрывалась с головой, и из-под халата неслись ее отчаянные глухие рыдания…
Сердар молчал. Он то и дело откидывал назад блестящие волосы, вздыхал и хмурился. Между его черными густыми бровями прочно залегли две глубокие морщины.
Он поднял голову, оглядел собравшихся в кибитке и сказал:
— Вот вы, мои родичи, собрались, чтобы сделать доброе дело. Все вы честные, добросовестные, хорошие люди. Вы хотите помочь мне — дать умный совет. Сделайте другое доброе дело — придите на помощь девушке.
— Помочь мы согласны, — один из стариков кивнул и погладил бороду. — Если нужно помочь деньгами или еще чем, скажи — мы не против. Но во всем нужна мера: нельзя, вытаскивая из трясины животное, самому завязнуть в болоте.
— Нельзя жениться на опозоренной!
— Какой дурак берет в жены безумную?!
— Свет, что ли, клином на ней сошелся?
Сердар молчал, не отвечая на злобные, несправедливые слова родичей. Он уже хотел подняться и, не говоря ни слова, уйти от этих людей, но взгляд его упал на бабушку: словно поднявшаяся после тяжкой болезни, бледная и растрепанная, она держалась руками за голову и, тихонько постанывая, раскачивалась из стороны в сторону.
— Эту девушку сгубил адат! — громко сказал Сердар. — Ее сгубил калым, сплетни и клевета! Ее связали по рукам, по ногам: и бросили в старый,
— Сначала меня брось в тот колодец! — крикнула бабушка. — Засыпь, сровняй с землей, а потом уж бери ту бесстыжую!..
В дверях появился Горбуш-ага.
— Здравствуйте! — приветливо сказал он. — Пришли, стало быть, Сердара проведать? Хорошее дело, давно он нам лица своего не показывал! Как чувствуешь себя, Анна-биби?
— Да слава богу, Горбуш-ага, — ответила бабушка таким бодрым голосом, что никак не подумать, что только сейчас она плакала навзрыд. — Проходи, милый, чайку с нами выпей!
Никто из присутствующих не хотел продолжать спор при Горбуше, особенно такой спор. Горбуш-ага понял, что разговор идет семейный, и, не желая задерживаться, не стал проходить на почетное место, хотя от чая и не отказался.
— Ну как съездил, Сердар? — спросил он, принимая протянутую ему пиалу. — Что-то уж больно ты долго?
— Так уж получилось, Горбуш-ага. На новую работу поступил. А главное — добился, чего хотел.
— Неужто добился? Значит, побывал у Атабая Кайгысыза?
— Побывал. Целый час в кабинете у него разговаривали.
Бабушка, приоткрыв от удивления рот, уставилась на Сердара. Ее внук говорил с самим Атабаем Кайгысызом? Имя это и на других родичей подействовало удивительным образом — все они как-то притихли, присмирели.
— В кабинете, говоришь, сидели? — сказал Горбуш-ага и искоса поглядел на стариков. — И о чем же промеж вас разговор шел?
— Вы же знаете мой конек: животноводство, будущее Каракумов. Он очень заинтересовался, вопросов много задавал. Потом велел, чтоб я мысли свои письменно изложил. Три дня просидел — написал докладную записку. Предлагали мне в наркомат сельского хозяйства начальником отдела, я отказался…
— Зачем?
— Вы ж меня знаете, Горбуш-ага, меня в начальство не тянет. Мне больше научная работа по душе. В сельскохозяйственном институте преподавать буду. И исследовательскую работу буду вести.
— Ну что ж, и это неплохо, — сказал Горбуш-ага и опять косанул глазом на стариков. — Поговорить бы, да идти мне надо. Может, проводишь меня, Сердар?
— Провожу.
Когда они отошли от кибитки, Сердар глубоко вздохнул и сказал:
— В Ашхабаде-то у меня все в порядке, а вот здесь… — Он махнул рукой. — Ничего у меня с ними не получается, Горбуш-ага!
— Почему? — Горбуш-ага даже остановился.
— Я ведь приехал, чтоб Мелевше увезти. А эти… родичи мои собрались, как тогда, когда в Ташкент не пускали, и ни в какую! Я бы не стал с ними считаться, да снова шум поднимать… У Мелевше и так вся душа истерзана.
— А чего они уперлись? Все ведь вроде улажено.
— Твердят, что сумасшедшая она.
— Ерунда! Все это глупости, Сердар, бабьи сплетни! Я к ней не раз заходил. Девушка в здравом уме, только горя много пережила, молчаливая стала, замкнутая. Бессир ведь до сих пор не угомонилась, все травит ее. Женихов пожилых подсылает, нарочно, чтоб насолить. Ну и, конечно, твердит: опозоренная, ославленная… Только, я думаю-тебе это слушать не пристало, свой ум в голове, разберешься, чего кто стоит…