Выйди из-за тучки
Шрифт:
Он часто вот так подлавливал меня, успевая всласть потискать и зацеловать, отслеживая, чтобы нас не застал Вовка. Это было как обещание того, что последует за этим ночью. Но никогда еще не было так, как в тот момент, после того, как я уже решила, что потеряла его — так отчаянно. Прижимаясь спиной к дергающейся от рваного дыхания груди, я простонала с надеждой:
— Останешься…?
— Анечка… да, да, Анечка, — почти рычал он, стаскивая халат с моего плеча.
— …на ночь? — выдохнула я, и он на миг застыл, не выпуская меня из своих рук, а у меня сердце тогда замерло и… через раз.
— Не могу, — хрипнул угрюмо и безнадежно, отступая на
— Как хочешь, — потерянно прошептала я, опуская голову и упираясь ладонями в подоконник. Что-то почти ощутимо рухнуло внутри, оставляя пустоту и успокаивая несущуюся с сумасшедшей скоростью кровь. Сознание прояснилось и осталось одно желание — чтобы он скорее ушел.
Шесть раз до нашего отъезда он приходил по субботам и воскресеньям — весь июнь. Я видела, что он хочет меня, чувствовала это, даже когда он не касался и не стоял рядом. Знала по звуку его дыхания, по голосу. Между нами искрило от нашего общего желания и моей ярости, ревности и непонимания. Эти выходные были пыткой, и вместе с тем я так ждала их, в надежде, что что-то изменится! Что он вернется, потому что я уже поняла, что он, и правда — не спит с ней, иначе не сходил бы с ума, только коснувшись меня.
Мужика колотит от неудовлетворенности, это понятно, потому что я оставалась после его ухода такой же — измотанной и морально и физически. Но я просто не могла! Я не хотела делать это крадучись от еще не спящего Вовки. Где-нибудь в ванной, стоя, наспех…или, как тогда на кухне — как зверье, забыв о ребенке. Я страшно истосковалась по нему. И даже проклиная свою уступчивость, я уже согласилась бы быть с ним, но по-человечески, как муж и жена — в нашей комнате, в постели, которую я каждый раз перестилала перед его приходом — чистую, свежую. В конце концов, я, как жена, имела право на супружескую постель!
И когда он уходил в очередной раз, замирая возле двери и глядя на меня с виной и сожалением, жадно вдыхая мой запах в тесной прихожей, я обязательно спрашивала, сдерживаясь, чтобы не разрыдаться, не взорваться истерикой:
— Ты останешься?
— Не могу.
Закрыв за ним дверь, я уходила в ванную, зажимала рот кляпом из полотенца, и, включив воду, выла и корчилась на полу, не в силах устоять на ногах. Я не понимала его, не понимала — что происходит? Что его так крепко держит, даже когда он совсем теряет голову, когда все уже на одних инстинктах, почти без участия разума? Я не выдержала этого испытания похотью. А вот он сумел остановиться тогда, почему так, из-за чего?
Я болела всем этим и все сильнее становились приступы слабости после его ухода, все дольше и сильнее болела голова — почти до утра. В понедельник я приходила в школу разбитой, к среде становилась похожа на человека, к субботе — на женщину, которая ждет непонятно чего, которая хочет нравиться, хочет, чтобы он, наконец, остался хотя бы на час дольше оговоренного с ней времени!
Но нет… А в последний раз он пришел… сытый, потерянный и виноватый, прячущий от меня взгляд. А еще — непонятно для меня, просто непостижимо… решительный. Определился окончательно? Я как-то сразу поняла — что именно в нем изменилось. Поняла что произошло. Меня тогда скрутило жгутом, странное ощущение — ничего не болит, а внутри все напряжено до предела и словно сжато прессом — собралось, окаменело. Я оставила их с Вовкой и ушла к Ленке. Молча протиснулась мимо нее, прошла в комнату и села на диван, покачала головой — не могу говорить. Она постояла, посмотрела на меня и ушла работать за свой стол. Я еще немного
— Ты останешься?
Я поставила его в известность, что подаю на развод.
— Каждая замужняя баба знает — не дашь ты, даст другая, — не понимала меня Ленка, — что тебя переклинило на этом «останешься»?
— Не знаю… это важно. Невозможно переступить. И дело в не просто — «дать». Он не принял это мое условие — просто какую-то мелочь по сравнению с… нами. И я сдалась тогда, а он не остался. И не принял наказание, которое я несла вместе с ним. Крохотное, Ленка, совсем малюсенькое по сравнению с его проступком — сраное воздержание… месяц, всего месяц о котором он говорил. За то, что ушел к ней. Почему ломать себя должна я? Я больше не буду.
ГЛАВА 16
Куделино — это большой поселок с несколькими тысячами жителей. Для северной части Вологодчины — целый город. Центральная, а так же две прилегающие к ней улицы застроены кирпичными трехэтажками, а вокруг широко и привольно раскинулся деревянный частный сектор. Все дома там сложены из бревен очень хорошего качества. Я определила это по тому, что они не почернели со временем. Из окон поезда мы с Вовкой наблюдали и другие северные деревни, и они были темными и унылыми.
Я знала, что в деревянном доме дышится легче, потому что жила в таком некоторое время. Но снаружи, как ни расцвечивай их разукрашенными подзорами и ставнями, они (особенно старой постройки) все равно производят удручающее впечатление. А вот здесь дерево, похоже, чем-то грамотно обрабатывали и стены домов имели приятный серебристо-серый цвет. А несколько новых, мимо которых мы проезжали, все еще желтели совсем свежей древесиной. Этот населенный пункт не вымирал, как многие северные села и поселки, он развивался.
Моя тетя еще в юности вышла замуж за жителя Вологодчины, и он увез ее за собой в это самое место, куда его назначили на должность директора школы. Тетя Риса работала здесь же учителем русского языка и литературы, как и моя мама. И так — до самой старости. Уже не стало дяди Вани, и его жена последние пять лет жила одна, а лет ей было восемьдесят четыре. Она была старшей из сестер, моя мама младшей и разница в возрасте составляла девятнадцать лет.
Дом, когда-то с любовью выстроенный для семьи директором школы, до сих пор оставался крепким. Я залюбовалась им, когда мы с Вовкой зашли во двор. Окна, которые в северных избах делали маленькими, экономящими внутреннее тепло, здесь поставили на южный манер — широкими и светлыми. Крышу незадолго до своей смерти дядя Ваня перекрыл металлочерепицей веселого вишневого цвета. Она хорошо смотрелась со светлыми серыми стенами. Дом был поставлен на высокий деревянный фундамент, обработанный чем-то темным, скорее всего — масляной отработкой, а к входной двери вели несколько ступеней, защищенных навесом.
Я обвела взглядом поросший низким клевером двор, большой куст черемухи у стены, пару рябин, дорожку из смородиновых кустов, колодец, который был уже не нужен — к домам не так давно провели воду. А еще — газ, тут поселку просто повезло — крупная ветка газопровода проходила где-то рядом. Так что теперь не нужно было топить дом дровами, внутри стоял двухконтурный котел, обеспечивающий и тепло и горячую воду. Все это я знала из наших с тетей телефонных разговоров. Вовчик затоптался рядом, и я успокоила его: