Выздоровление
Шрифт:
— Во-от! Вот чем ты козыряешь! А ты что, в Америке живешь? Для тебя не существует районных обязательств?
— Мы свои обязательства выполнили…
— Эт-то невозможно! Я отказываюсь работать с этим человеком! — Гнетов с треском бросил карандаш.
И за всем этим наблюдали взрослые люди, почти полный зал.
— Вы можете меня наказать, но особой вины я не чувствую, — успел еще сказать Саня. — Сегодня все до единого вышли на работу…
В больничной беседке я просил Саню:
— А вот, интересно, Гнетов чувствует вину?
Он усмехнулся.
— В том-то и дело! Он боится возможного наказания, опасается
Я тогда видел перед собой зал заседаний райкома, где каждый второй был виноват в том, что Саня напрасно терпит беспардонную грубость, но сидел и молчал. Не завез удобрения, не провел снегозадержание, затянул посевную, прохлопал стопудовые, если не больше, потери на каждом гектаре, в результате не выполнил и трети плана, а в том, что район сел в лужу, оказался виноват Саня. В чем же он виноват? Не на поводу же у своих колхозников он пошел, объявив эти выходные, да и не выходные даже по своей сути, дни. Он распорядился по-хозяйски, а ему говорят — превысил власть…
Гнетов тогда закрыл заседание бюро и, выставив указательный палец, произнес:
— Едем к тебе, Шорохов, и лучше тебе встретить нас конкретными соображениями, сколько ты можешь дать хлеба дополнительно.
От этих слов я почувствовал, как сжимается горло.
— И они приехали, — рассказывал Саня, вертя пальцами желтый тополиный листок. — Я упирался, доказывал, просил — не за себя ведь. Разве трудно понять, как дался нам этот хлеб, сколько всего было вложено в этот урожай — год-то действительно не подарок. И, главное, впервые за пять лет я твердо обещал натуроплату комбайнерам, водителям. У нас были готовы расчеты… Но с этой натуроплаты они и начали.
— Ч-черт! — я не мог больше ничего произнести.
Глаза у Сани заблестели.
— Ну и что, выполнили районный план? Как бы не так! Ну, получили лишних полпроцента в итог — почета это никому не прибавило, зато я теперь не знаю, как буду возвращаться домой и что я скажу там. Вот, имею я теперь право требовать от людей полной отдачи?
— Да-а.
Реагировал я, мягко говоря, не оригинально.
— Зачем нужны Гнетову поденщики? — горячился Саня. — Заче-ем? А мы — есть! Заклинились на выполнении планов. Развратили людей, разуверили их, свободный и радостный труд превратили в подневольный какой-то. Хлеб мы уже не продаем вроде, а сдаем, у нас его забирают! Вытрясают! Как вот ваша газета пишет о производстве? Планы, обязательства, передовики-отстающие. А производство — это жизнь! Это судьба! Человек п р о и з в о д и т — творит то, чего еще вчера не было. Так где же его радость?!
— Действительно…
— А чему радоваться поденщику? Деньгам? Тому, что рабочее время кончилось, и он свободен?
Санино волнение передавалось и мне, я аккумулировал его, но, видно, загораться во мне было нечему.
— Но главный, убежденный поденщик в районе — это Глеб Федорович Гнетов! — продолжал Саня. — С виду он хозяин,
Его было трудно лечить, и я приходил каждый день, полагая, что, выговорившись, он почувствует себя легче. Один раз я застал его с агрономом, склонившимся над какими-то бумагами; при мне приезжал в больницу завхоз; привозил сумку с гостинцами Санин шофер Жорка, поставивший комбайн на хранение и в охотку крутивший баранку «Нивы». Не видно было только жены.
— А Лариса навещает? — спросил я как-то.
Саня покачал головой, и у меня на физиономии, наверное, прорисовалось дурацкое недоумение.
— Да она просто не знает, что я здесь, — Саня вздохнул. — Еще до этой чертовой «хлебозаготовки» собрала чемодан и уехала с Павлушкой к родителям. Мы, говорит, тебе не нужны, будем ждать, когда понадобимся.
— Так, может быть, звякнуть им по телефону?
Саня покачал головой и улыбнулся. Он выкарабкался тогда, с месяц пожил тихо и попросился в отпуск.
— Ты вот что, — сказал ему Гнетов. — Есть мнение выпустить вас инициаторами по организации осенне-зимнего ремонта техники. Обмозгуйте с парткомом, проведите собрание, а потом можешь и отпуск взять. Текст обращения мои ребята подготовят. Усвоил? Сроку — два дня… Все. Пожалуйста.
Саня посоветовался с механизаторами, ремонтниками и от инициативы отказался.
— Не горят желанием мои кадры, — сообщил он в райком, — да и не уложимся мы до первого апреля: всего два постановочных места для комбайнов. Постараемся, конечно, но вряд ли… Так что спасибо за доверие!
— А чему ты радуешься?
— Да вот вижу, что толковые у меня ребята, и не могу удержаться. И с отпуском, Глеб Федорович, придется повременить: заманчивая идея у нашего кузнеца родилась, если осуществим, и ремонт гусеничных тракторов ускорится, и…
Гнетов его не дослушал.
И, пожалуй, зря Саня задирался в тот раз, зная, что район заключил договор с крупными предприятиями областного центра о строительстве жилья в колхозах. Все хозяйства сразу охватить было, конечно, невозможно, и Гнетов принимал челобитные от председателей, присматривался, кому предоставить первую очередь. Будет там челобитная и из «Весны», но Глеб Федорович оставит ее без внимания.
Мои же отпуска выпадали по-прежнему на позднюю осень или декабрь-январь. Я запирал свою квартиру и уезжал в Роптанку к родителям. Являлся как снег на голову, вызывал радостный переполох, а потом время проходило в мелких заботах по хозяйству, долгих разговорах, посещениях родни и нового Дома культуры, где можно было погонять биллиардные шары, забить «козла», посмотреть не очень старый кинофильм. Молодежь казалась мне нездешней.