Выздоровление

Пшеничников Владимир Анатольевич

«Как, говорит, вы посмотрите, товарищи, если на базе вашей бригады мы создадим коллектив интенсивного труда?»

Передавая разговор Филиппу Филипповичу, Гончарук не смог удержаться от того, чтобы хоть за глаза, хоть, может быть, и не уместным передразниванием, да уесть неуважаемое больше начальство…

Матвеев, конечно, оказался в курсе. Он, видите ли, и сам обдумывал КИТа этого, да не время еще Лопуховке за него приниматься: неорганизованность, неважнецкое обслуживание и слабовата (!) нагрузка на одного работающего в бригаде, вот если бы еще Мамаев угол прирезать…

— Мамаев

угол, Василий Софроныч, отведен второй бригаде, — сдержанно напомнил Гончарук. — Севообороты сугубо сбалансированы…

Однако замечание его никак не повлияло на разговор, и он продолжался. Их обступили механизаторы, и, ты скажи, каждый считал своим долгом словечко ввернуть, покрасоваться перед начальством. Со стороны посмотреть: орлы… то бишь киты, язва их забери!

— А будущее все равно, я думаю, за интенсивными формами, — говорил Борис Борисович. — При наших площадях, при нашей нехватке кадров…

Гончарук не уловил вовремя, что Глотов уже и сам отвернул разговор в сторону обтекаемых рассуждений, взял и пошутил из последних сил:

— Это что же получится: КИТы землю, скот разберут, а председателю алкоголики да инвалиды достанутся?

А они не уловили шутейный тон.

— Какие, интересно, могут тут быть алкоголики, — несколько даже неприязненно заметил Борис Борисович.

— Я имею в виду… народ разный на селе, Борис Борисович… Спросите, брал Матвеев в безнарядное звено лодырей в прошлом году…

— В основу новых форм организации труда, Николай Степанович, — жестко проговорил Глотов, — наипервейшим положен принцип добровольности.

«Ликбез мне устроил! — жаловался потом Гончарук Филиппу Филипповичу. — А что Матвеев ни скажет — все в кон! Сказал бы прямо: отстал ты, Гончарук, не устраиваешь. А то на обратном пути: чего это у тебя Ревунков тянет с созданием партгрупп в бригадах… «У тебя»! А остановились возле пастухов воды попить — опять: встречайте, товарищи, председателя вам привезли, а то, наверное, бывает раз в год по обещанию… Те смеются: спасибо, мол, товарищ секретарь! Скважину опять вспомнили. Планировали мы ее бурить? Вот и я не помню…»

И все же на обратном пути Гончарук передохнул тогда малость. Захотелось вдруг высказаться спутнику Константину Сергеевичу:

— Семейным подрядом у вас в районе не пахнет, поточно-цикловой в совхозе для проформы организовали… Как же так?

Глотов вздыхал.

— Не можем вот их, — он чувствительно ткнул Гончаруку в загривок, — убедить, что все это всерьез и надолго.

— Но здесь-то, как вы сами недавно сказали, никого не надо убеждать. Это нам и беседа с бригадой показала… Кстати, напрасно вы подвели разговор к тому, что сегодня там невозможно организовать интенсивный труд. С осени, решили. Правильно, с осени, с зимы… Только кто нас будет ждать, пока мы раскачаемся?

— Ты чего молчишь, Гончарук? — требовательно спросил Борис Борисович.

— Я с вами разговариваю, — сдержанно заметил спутник.

А Гончарук перестал уважать и это начальство.

«Доиграются они в демократию, — говорил потом ясновидящий Фе-Фе. — С нашим народом ведь как надо?

Хочешь чего-нибудь получить — спусти соответствующую инструкцию. А вот это — «давайте, ребята, посоветуемся» — это разве что для газетки надо оставить». Гончарук смотрел на экономиста с подозрением.

«Ты откуда такой, Филипп, взялся?» — спрашивал его.

И они меняли тему, заметив еще, что все-таки признают немного за председателем власть и авторитет, если интересуются, как у него ведут себя сельсовет с парткомом.

«Он ведь мне на прощанье: не упускай Чилигина, выборы в этом году серьезные», — вспомнил Гончарук и, насколько сумел, улыбнулся; на это он тогда ответил непривычно, но вполне достойно, посоветовав Глотову различать все-таки, где Совет с парткомом, а где правление и кто над кем поставлен.

— Не хватало мне только лопуховского демагога, — раздраженно сказал Глотов Борис Борисович, а спутник при этом разговоре не присутствовал, шофер водил его за правление, в карагачи.

В этот вечер Гончарук даже в шашки играл с непобедимым Фе-Фе, и, хотя ни одной партии не выиграл, зато употребил добрую трехлитровую банку шипучего хлебного кваса с кореньями.

«Это кто же тебе поставляет?» — поинтересовался у холостого и на пятом десятке экономиста.

«Это как раз и не важно», — ответил Фе-Фе и шагнул в дамки.

Но вечерняя психотерапия действовала на Гончарука самое большее до утра. Вставало солнце, и он опять чувствовал себя на облучке, но без вожжей в руках.

«Развалится все к чертовой матери», — думал председатель, но все как раз и не валилось. Все, в общем-то, как всегда было, только инженеру с агрономом удалось как-то так вовремя подобраться к естественным сенокосам, и свистун (мятлик майский) убрали еще зеленым.

— А в Волостновке еще только раскачиваются! — радовался парторг Ревунков, у которого уже нос облупился от июньского солнышка.

Но Гончарук не реагировал. Даже бывая на гумне, он думал, как бы теперь, не дожидаясь предполагаемой команды, улучить подходящий момент, чтобы напомнить Рыженкову о том, что относительно кино он ничего в принципе против не имеет…

Напомнить о себе Гончаруку удалось поздно осенью. Результат был положительный. Лопуховский киномеханик доволен: ночевать директор приезжает домой и кинобанки привозит лично. Жилье в Мордасове Гончарук получит так же скоро, как вверенная ему киносеть начнет выполнять план.

СЛОБОДСКАЯ СВАДЬБА

(аспект)

С нетерпением и надеждой на появление сподручного и почти бесплатного помощника поджидали обитатели Вшивой слободки Микулину свадьбу. Готовились к большим хлопотам, после которых неминуемо должен был наступить рай. Жених молод, здоров и к тому же — с трактором. Не надо бегать, не надо заманивать, а можно зайти вечерком и договориться и насчет дров привезти, и сенца подбросить. И вдруг узнали, что на состоявшемся в День защиты детей сговоре жених выступил с заявлением: «Если хоть капля самогона на стол попадет… И свадьба ваша не нужна!»