Выжить с волками (Survivre aves les loups)
Шрифт:
Мне больше нравилось играть на пирожные, сало и горячие каштаны.
В сущности, это было что-то вроде тихого семейного вечера. Только Горилла не боялся где-то слоняться ночью, а остальным не? хотелось попадаться людям на глаза. У каждого были свои причины, но в глубине души нас объединяло одно: люди настороженно относились к нам. Они шли по своим делам, на работу или в школу, они – «буржуа», «ханжи». Их дети не похожи на нас, и мы очень дорожили этим отличием. Оно было нашей свободой. Мы, во всяком случае я, ничего не знали о том, как идет война. Может быть, Канадцу было что-то
Новости о том, что происходит в мире, приносили мальчики, но они в основном говорили о базарах, птичьих рынках и лавках с одеждой. Однажды Сигюи вернулся и рассказал, что в городе что-то происходит и надо пойти поглядеть.
Люди на улицах явно что-то праздновали, на окнах были развешаны флаги, их становилось все больше по мере того, как мы приближались к центру. Толпа людей куда-то целенаправленно двигалась, мы шли за ней до шоссе Монс, и там я впервые увидела танк освободителей. Англичане.
Сигюи усадил меня на подоконник, я оказалась выше остальных людей – и вдруг заплакала. Все вокруг были счастливы, кричали, прыгали от радости, а я чувствовала себя покинутой. Мне было очень грустно. Где мои родители? Все это время я продолжала надеяться, мама с папой жили в моем сердце, а в этот день – день перемирия, когда звонили все колокола и вся Бельгия ликовала, я поняла, что уже никогда не буду счастлива. Я потеряла родителей. Если бы они меня искали, то только на ферме. Я не думала, что они могут пойти к Вираго. Лишь дедушка знал мою маму, он сам мне об этом сказал, у меня «такие же красивые ушки, как у нее». Я была уверена в том, что дедушка – ключ ко всему. Но ферма исчезла, а перемирие только усилило мое горе.
Баран не пошел с нами. Должно быть, ему тоже было грустно. В тот же год начали распространяться разные слухи. Канадец сказал: «Люди возвращаются с востока, они такие худые, что на них страшно смотреть». Тогда я начала бродить по улицам и разглядывать прохожих. Но теперь на таких детей, как мы, стали смотреть по-другому. Нас называли «паразитами»: «Пошли вон, паразиты! Проваливайте отсюда!»
Однажды мне показалось, что я увидела своего отца: изможденное лицо, светлые волосы… этот человек был таким худым и таким печальным. Я смотрела на него в упор, а он даже не обратил на меня внимания. До перемирия я не глядела на людей, и они меня не замечали, но теперь я постоянно следила за ними. У меня все еще оставалась надежда, и если мои ноги не бежали на поиски родителей, то глаза искали их в каждом встречном.
Баран совсем пал духом, но никому не было до этого дела, потому что он всегда был грустным и больным. А я его очень любила.
Однажды мы сидели с ним в большой комнате с пауками и держались за руки; стояла хорошая погода.
– Хочешь, залезем на
– Нет, лучше я здесь посижу.
– Ладно, значит, будем сидеть здесь.
– Слушай, у тебя нет цепочки на шее?
У Марго на шее была красивая цепочка, ее подарил крестьянин.
– Нет, у меня нет. Баран порылся в кармане.
– Хочешь?
– Ой! Как красиво!
Это был миниатюрный Будда на металлической цепочке, кулон не представлял из себя никакой ценности, но был зеленым… а я любила зеленый цвет. Я тут же его надела и обняла Барана. Я считала, что эта (возможно, украденная на рынке) безделушка гораздо красивее цепочки Марго. Это был последний подарок Барана. А потом – горестный вечер, когда я вернулась из деревни и столкнулась с Сигюи, выбегающим из дома.
– Постой, постой. Не входи! Кое-что случилось!
– Что такое?
– Стой, я тебе говорю!
Он был действительно чем-то потрясен. За мной стоял Канадец. Сигюи отвел его в сторону, что-то сказал, и он тут же бросился в дом. Я побежала за ним, Сигюи не смог меня остановить.
Баран повесился на балке. Канадец рыдал, когда снимал его оттуда. Я подошла, опустилась на колени, и мы плакали вместе от непонимания и от ярости. Баран воспользовался тем, что остался один (а такое случалось очень редко) и покинул нас, расстался с жизнью. Это было так несправедливо. Все чувствовали себя виноватыми, особенно Канадец, который любил Барана как младшего брата и всегда его оберегал. Сейчас я понимаю, почему он так о нем заботился.
Не знаю, кто решил сообщить в полицию. Скорее всего, Марго. Это нужно было сделать, и она побежала к крестьянину. Полиция приехала почти сразу.
Смерть Барана обозначила конец нашей истории. Покинув банду, он уничтожил ее. Канадец был раздавлен случившимся, и невыносимо было смотреть, как рыдает этот хладнокровный хвастун. Меня всю трясло – пустота опять добиралась до меня. Защита, которой окружила меня банда, испарилась в одно мгновение, будто дом обернулся дымом. До этого мне было так уютно, так тепло, а теперь все кончено, повсюду холод.
Две полицейские машины отвезли нас в комиссариат; Канадец не хотел оставлять Барана, он отказывался уезжать и отбивался от полицейских.
– Не делай так, мальчик мой, о нем позаботятся… Ну же, пойдем…
Полицейские были хорошими людьми, пытались понять, что произошло, и желали нам только добра. Канадцу удалось сесть в машину с Бараном, завернутым в простыню. Больше я его никогда не видела. Когда мы приехали в участок, нас разделили.
Меня отвели к добродушному комиссару, который хотел узнать, как меня зовут и что я делала в том доме.
– Мишке? Что это такое «Мишке»? Ты что, не знаешь фамилию своих родителей?
– Не знаю.
– И откуда же ты пришла?
– С войны.
– Ладно… слушай, мы поищем какие-нибудь документы в мэрии, но если у тебя нет родителей, то надо будет что-нибудь придумать; ты должна ходить в школу, кто-то должен заботиться о тебе! Ты никого не знаешь?
– Нет.
Тогда он сказал:
– Подожди, я сейчас тебе кое-что принесу. Комиссар – славный человек, он вернулся с чашкой горячего шоколада и бутербродом.