Выживают бессмертные

Шалыгин Вячеслав Владимирович

В плюсах оставались молодость, которую нельзя было отнять, и физподготовка, но и эти плюсы основательно затерлись голодом и жаждой. Василисины пряники с чаем давно превратились в калории, которые были успешно потрачены еще на подходе к железной дороге.

В общем, если к началу марша Артем был не в форме, то к его финишу и вовсе едва волочил ноги. Восемь часов монотонного марафона вымотали скаута до предела. Если бы не моральная и физическая поддержка егеря Грома, скаут мог вообще не дойти до проклятой Ставки, вернее – до ее окрестностей. Гром был втрое старше Артема,

но его, во-первых, не «переобували», а во-вторых, его путь начался от окраины Леса. Он не бегал перед этим двое суток по полям и холмам в режиме ошпаренной собаки, как это делал Артем. Да и опытнее был Гром в походных делах, чего уж там. Егерь есть егерь.

– Ищи во всем позитив, Артемка, – поддерживая парня под руку, бормотал Гром. – Вот смотри: темнеет уже, шли бы по буеракам, ноги переломали бы. Ты – первый. А по шоссе, пусть и щербатому, можно и ночью идти, целы будут ноги. Разве не плюс?

– Плюс, – обреченно выдохнул Артем. – Думаете, долго еще?

– Рукой подать, – Гром кивком указал куда-то в сумерки. – Авангард уже пришел, кажись. Голован с майором нашим свернули к усадьбе. Видать, не пойдем глубоко в поселок. Оно и правильно. Нечего по ночи шарашиться, собак дразнить, народ будить.

– Чего это Голован товарища майора на привязи таскает? Потерять боится? Или что сбежит?

– Голован мужик сообразительный. – Гром усмехнулся и потер шрам на скуле. – Сразу смекнул, кто из нас троих самый ценный кадр. Сдаст его утром Хану, большой калым получит. Кажись, все, пришли. Машет Голован, чтобы все в усадьбу заворачивали.

– Слава богу!

– Ну, это ты загнул, – егерь похлопал парня по спине. – Голован на бога не тянет, но спасибо ему, что быстро нашел место для постоя, это верно. Взбодрись, Артемка, последний рывок. Сто метров, и сможешь упасть.

– Если эти… опять не начнут шпынять… как в вагоне, – Артем покосился на кочевников.

– Не начнут, – уверенно сказал Гром. – Теперь мы вместе, я прослежу.

– А вам оно надо? – Артем недоверчиво взглянул на Грома. – Поддержать – это одно, а заступаться… за бродягу, егерю… зачем? Это ведь опасно. С кочевниками лучше не спорить.

– Молодой ты еще, Артемка, потому и прямолинейный такой. – Гром вздохнул: – Хотя тут не в твоей личной молодости дело. Все ваше поколение такое… черно-белое. Все у вас должно быть или параллельно, или перпендикулярно. Кто не с нами, тот против нас. Если ты в клане, то по-своему и думать не смей, а ежели ты сам по себе, то непременно должен клановую идеологию хаять. Так? Даже страшно подумать иногда, что придется на вас этот мир оставлять.

– А что не так-то? – Артем вяло пожал плечами. – Нет, ну ладно, егеря и бродяги всегда нормально друг к другу относились. Это как бы широко известный факт…

– Это кто такой «известный факт» тебе в голову втемяшил? По какому радио ты о нем услышал? Или ты что, сценарий для нашего мира читал? Где это написано, что «у егерей из Поселения Край отношения с бродягами дружеские, с Черным Рынком – враждебные, а с Армией Возрождения – как бог на душу положит»?

– Нет, ну… сценарий не читал… это люди говорят. Да и если подумать.

Так ведь оно и есть.

– Есть! – Гром крякнул. – Под хвостом у волка шесть. Глупости люди говорят, вот что есть на самом деле. Хочется им, чтобы все понятно было, прозрачно, заранее известно, кто враг, а кто друг. От кого в подпол прятаться, а кому хлеб-соль на рушнике поднести. Вот и выдумывают расклады, кто кому друг, а кому враг. А потом удивляются, напоследок, с простреленной башкой в сырую землю ложась: чего это меня друзья-то приголубили? В общем, гибче будь, Артемка, не пытайся всех под одну гребенку стричь. Вот ты себя бродягой назвал. А какой ты бродяга, если в деревне живешь, дом и хозяйство имеешь? Ты поселенец получаешься.

– Так ведь… поселенцами ваших зовут, из Поселения Край.

– Вот именно! Выходит, ошибочно зовут?

– Нет, ну… они ж в поселении живут. Правильно все.

– И ты в поселке живешь. Тебя тоже можно так называть. И как вас отличить?

– Не знаю. Как?

– А никак, и в этом вся соль, Артемка. Все мы одно. И когда это поймем, перестанем делить давно поделенное, начнем мирно жить, в гармонии друг с дружкой, тогда и появится у нас настоящий шанс выжить.

– В гармонии друг с другом? – удивился Артем. – А как же Лес? Егеря ведь с ним гармонию ищут.

– Вот я и говорю. У каждого свое мнение должно быть. Созвучное с общим, но свое. Мне по душе, чтоб люди сначала друг с другом гармонию нашли, а потом уж с Лесом. Друг с другом ведь проще найти. Надо только вспомнить, где ее потеряли. А с Лесом все заново приходится налаживать. Это надолго затянется, как пить дать. Да еще поколение ваше угловатое…

– Можно подумать, вы такими не были!

– Мы-то? – Гром усмехнулся: – Точно такими же были. Да еще и хуже в чем-то. Но образованнее, это факт. И факт не в вашу пользу. Все, пришли. Ищи соломку и падай, горемыка. Вон там, у амбара, прямо под стеночкой и падай, там не затопчут. А я посмотрю, что тут к чему.

– Нас что, даже не запрут?

– Какой смысл? На западе – Днепр, на востоке – Лес, а на юге аномальная зона, мертвый город и опять же Лес. Куда тут бежать? К северу? Так там на сорок верст кочевников, что мух, плюс Днепропетровские укрепрайоны. Узнают, что ты беглый, мигом вздернут.

– Вам в Лес можно.

– Теоретически можно. А на практике… Незнакомы мне здешние места, и я им незнаком. Если неглубоко, войти смогу, но чтоб надежно спрятаться там… вряд ли.

– А я думал, Лес везде один и егерей всюду одинаково принимает.

– В теории все так и есть, но на деле всякое бывает. Особенно в этих местах. Больно уж кочевников вокруг много, злые все, плохая атмосфера. А потому Лес тут настороженный, иногда сначала реагирует, а уж после смотрит, свой пришел или чужой. Вот если б я по зеленой зоне сюда притопал, другое дело. А так… вторые сутки по степи болтаюсь, пропитался ею насквозь. Да еще кочевники энергией своей дрянной мне ауру замарали… Нельзя в таком виде в Лес входить, опасно. Сначала очиститься надо.

– Вы ж не верили, когда Сиплый про особую энергию говорил, чушью все это называли.