Выжженная трава
Шрифт:
Оставив обе идеи, я плотно сел за работу и приказал себе решить проблему с анализом массива данных за месяц, не больше.
Но не получилось, поскольку снова ворвалась Анастасия Викторовна. Как и прежде, все началось со звонка спустя две или три недели после судебного процесса.
– Мы наделали беды, – сказала она, и я почувствовал, как похолодел. – Дело разваливается еще сильнее, и ключевая проблема как раз в том, что сказали вы. Следователь не может игнорировать выясненные в ходе судебного заседания факты, и у него никак не вяжется ваше присутствие с тем, что ему ранее было известно.
– То есть как?
– Согласно имеющимся сведениям, ваша подруга действительно оставила
– А еще я должен помочь Кате одеться, спуститься на первый этаж и усадить на лавочку у соседнего подъезда, – добавил я.
– Да, многовато для двадцати семи минут. Многовато.
– И что теперь делать?
– У вас есть какие-то мысли?
– У меня?! Вы серьезно?
Вот на тебе, Рома. Получай. Мало того, что по первому звонку я оказался обязан кому-то чем-то помочь, так сейчас я должен еще иметь какое-то решение, которое уложит все описанные и сказанные под присягой слова в заданные двадцать семь минут. Ровно такую же проблему пытаюсь решить я со своим кодом «Большого брата», то есть сделать невозможное возможным!
– Нет, решения у меня никакого нет.
– Но нам надо с вами его придумать.
– Иначе что?
– Иначе ничего. Иначе все понапрасну. Следователь не сможет завершить расследование.
– Ну а мне-то от этого что?
– А зачем вы согласились дать показания в суде? Ведь не просто же решили помочь? Какие личные мотивы были у вас, и почему они отпали сейчас, когда наступила стадия, в которой вы снова можете помочь?
– Но я не следователь и даже не юрист! – возмутился я. – Вас этому в университетах учат! Меня учили складывать цифры!
– Видимо, без цифр в этот раз не обойтись, – сказала Анастасия Викторовна. – И без вашей помощи тоже. Вы мне поможете? Опять?
15
Восемь недель работы, которые высосали жизненные силы. Под конец я думал, что это не прекратится никогда, и только обведенная красным кружочком дата в настенном календаре утешала: скоро это закончится.
Мы соединяли показания, которые я давал в суде, и те события, которые призваны обличить настоящего убийцу. События никак не желали склеиваться и укладываться в заданный интервал времени по одной простой причине: это неправда. Я не сомневался, что новый подсудимый, Павел Никифоров, действительно виновен в смерти «потерпевшей Р.», но что действительно произошло в тот день, я не знал. А значит, не мог об этом рассказать. Но я был вынужден, потому что иначе уголовное дело ляжет на самую пыльную полку, а убийца останется на свободе.
Я знал, как выглядит Павел – Катя показывала мне фото. Я тщательно изучил все опубликованные в сети снимки, а прокурор показала видеозапись допроса. Он молчал, не говорил ни слова – так ему советовал поступать адвокат. Следователь задавал вопросы, уточнял детали, зачитывал куски обвинительного заключения, а он ссылался на
– Я не понимаю, разве молчание – это нормальная линия защиты? – спросил я у Анастасии Викторовны в один из дней подготовки.
Она отвлеклась от длиннющего списка вещественных доказательств, которые теперь требовалось разложить в совершенно ином порядке, чтобы они подтверждали новую линию обвинения. Подумала и ответила:
– Уголовный закон таков, что обвинение должен доказать прокурор даже без участия обвиняемого и подсудимого. И при этом любые сомнения толкуются в его, обвиняемого или подсудимого, пользу. Если человека тащат под суд, доказательства должны быть железными. И это правило работает всегда.
– Но он ведь мог изложить свою историю, – сказал я и пожал плечами. – И пусть присяжные или судья решают, чья история – правда.
– Зачем? Чтобы запутаться во лжи и сделать очевидным то, о чем другие только догадываются? Проще молчать и разбивать обвинение. Я бы сказала даже – правильнее. То, что мы сейчас делаем, – очень плохо. Но без этого человек, который изнасиловал вашу подругу и убил девушку, останется на свободе. Если бы Екатерина могла говорить, если бы она была жива, вас бы тут не было. Я бы не делала того, что делаю, и не просила бы о помощи. Считайте, что вы – уста Екатерины, которой больше нет. И про изнасилование, кстати, также нужно будет сказать. Расширить показания. Я уже запросила все документы из женской консультации. По телефону мне подтвердили, что аборт был официальным, так что с доказательствами проблем не будет. Если все пойдет хорошо, то сможем возбудить еще и уголовное дело об изнасиловании.
– Но Катя мертва. Она не заявляла и сейчас не сможет заявить о случившемся, – напомнил я.
– Но это не значит, что преступления не было, – ответила Анастасия Викторовна.
Как бы нам сильно ни хотелось склеить все показания в единое полотно, пришлось признать, что при даче показаний я допустил ошибку. Анастасия Викторовна предложила сообщить суду, что в прошлом процессе я был атакован паникой, и приложить соответствующие медицинские документы, и именно поэтому перепутал кое-что, но сама же потом отбила это – если я перепутал события в квартире, значит, мог перепутать и подсудимого. Точно ли на полу лежал первый подсудимый? Может быть, это был Павел Никифоров?
– Нет, вариант не подходит, – сказала она. – Придется со смазкой втиснуть в эти двадцать семь минут все.
Мы работали то у меня дома (обычно по вечерам и ночам), то у нее в офисе. При этом в ее рабочий кабинет заходили какие-то люди, которым что-то было нужно. Она отвлекалась постоянно, пыталась вникнуть во все и везде успеть. Я позавидовал такому умению. Сам я достаточно сложно переключаюсь между делами, часто теряю координацию и не могу вовремя сообразить, где границы одной задачи, а где начинается другая. Это, кстати, большой недостаток, над которым следовало работать плотнее, чем над «Большим братом», потому что в итоге работа должна сводиться к управлению проектом, а там всегда больше одной задачи. К слову, за все время работы над процессом я не продвинулся ни на шаг с кодингом «Большого брата», потому что внезапно открылась очень привлекательная перспектива: не работать над кодом вообще, а продать наработку в том виде, в котором есть. Конечно, за это я получу гораздо меньше денег, но зато смогу не тратиться на трудоемкий процесс, который неизвестно чем закончится. А если удастся продать программу сейчас, сырую и незавершенную, то я получу живые деньги и авторские отчисления на протяжении долгих лет. Как говорится, сделанное лучше идеального.