Вызревание
Шрифт:
Митя поднимает голову. Встает на ноги. У Люськи настороженное лицо. Митенька, прошу тебя, они только этого и ждут. Не надо. Я прошу тебя. Они ведь с ментами. У них крыша. Правда, не стоит, Мить, - подключается Шиш, - у киоска, вон, двое пасут. Ни к чему нам. Ну, что, описался, чмо?! Ладно, попадешься еще...
Жлобы уходят. Люська вытирает рукавом оплеванное лицо. На нее смотрят Кутя и Зиновий Гердович. Зиновий Гердович молча кивает. Где-то рядом слышны детские голоса: А говорят, если снятся хорошие сны, то непременно сбываются. Мне приснилось, что я нашел мяч, и я нашел. А я не верю. Мне приснилось, что я нашел доллар. Я держал его в руке, пока не проснулся. А когда проснулся - никакого доллара нет.
Рядом остановились два мальчугана. Они рассматривают Митины рисунки, улыбаются. Смотри, голова из земли выросла.
Позади мальчишек остановился высокий элегантный седой мужчина с тростью. Он посмотрел на рисунок и улыбнулся. Сколько стоит?
– спросил он с чуть заметным акцентом.
Похоже, интуитивно ощутив, что перед ними не совсем простой смертный, компания насторожилась и притихла. Все пристально изучали незнакомца. Пауза затягивалась. Митя медленно поднял голову, посмотрел воспаленными глазами и снова тяжело опустил ее. Эта картина дорогая. Она стоит две, - Митя выставил вперед два пальца, две литровых бутылки ?Столичной? водки!
Незнакомец смотрел на Митю. Легкая улыбка постепенно исчезла и сменилась задумчивостью. Он вдруг стал уходить, теряясь в толпе. Все переглянулись. Много запросил. Можно было и одной обойтись, - подосадовал Шиш.
Митя, не поднимая головы, махнул рукой: А ну его. Пусть идет. Кто он?
– удивленно спросила Люська.
– Первый раз такого вижу.
Кутя пожал плечами. Зиновий Гердович прищурил глаза: Пожалуй, он не местный. Вернее, это бесспорно. Я живу в городе шестьдесят лет. Но я его ни разу не встречал. А ведь его трудно не заметить, согласитесь. Следовательно, или он появился недавно, или его возят в лимузине, который он редко покидает. Конечно же, он не русский, надеюсь, это понятно всем. Вот и все, что я могу сказать.
Шиш вдруг зашевелился: Смотрите, он возвращается.
Незнакомец действительно возвращался. Он снова подошел к компании и перед Митей опустились две литровых бутылки. Это была самая дорогая скандинавская водка ?Абсолют?, приготовленная на воде атлантических айсбергов. Извините, другой не нашел, - сказал незнакомец. Затем вытащил из бокового кармана бумажник и протянул Мите деньги.
– Это вам опохмелиться...
Митя поднял глаза. С двух новеньких зеленых сотен на него смотрели американские президенты. Незнакомец забрал свою покупку и удалился. Митя держал в руке двести долларов и не верил своим глазам. Ему захотелось снова взглянуть в глаза незнакомца, но того и след простыл. Что это?
– спросила Люська. Двести баксов, - прохрипел Митя. Это, что, американские? Именно, - многозначительно подтвердил Зиновий Гердович. Хороший день, - убедительно произнес Кутя. Ну и что на них можно купить?
– недоверчиво поинтересовалась Люська.
Митя поднял глаза и удивленно посмотрел на нее.
*
Всплеском брызг шампанского и веселой кутерьмой взорвался следующий кадр. Компания кутила. Небольшой летнее кафе на берегу моря, вернее, на самом конце пирса, уходящего в море. Они были одни под вечер за белоснежным столиком. Их обслуживал официант в одежде куда почище, чем у гостей. Продавщица за прилавком - экстравагантная девушка с сигаретой, удивляясь, делилась с барменом: И откуда у этой швали такие деньги? И нормальные-то люди не ходят. Какая разница? Главное, что они настоящие, - отвечал бармен, рассматривая купюры на свет.
Ассортимент еды наших нищих всегда исходил из имеющейся у них суммы. Ее никогда не экономили и не оставляли на черный день, какова бы она ни была. О черных днях никто из них никогда не думал. Все они жили одним днем и всегда старались, чтобы он был самым ярким в их жизни. Гурманских наклонностей им тоже было не занимать. И от этого сегодняшний стол пестрел довольно изысканными яствами, от бутербродов с икрой и дорогого мяса до манго и ананасов. Кроме того, все они любили шампанское, ведь его так уважал сам Митя - их кумир, отец родной, Бог, на которого они молились. Кроме ?Родины?, у них была еще одна любимая песня, которую они часто пели: ?Куда уходит детство?? Да-да... В какие города... Они пели ее и теперь. И было странно видеть, как оборванцы поднимали хрустальные фужеры с благороднейшим напитком и пели о тончайших, изысканнейших чувствах человеческой души, пронизанных светлой печалью об ушедшем детстве. А кто он?! Кто он такой?!
– кричал Шиш, перекрикивая поющих.
– Митька, он что, сумасшедший?! Такие
Люська снисходительно смотрела на Шиша, как смотрит мать на глупого ребенка. Дурень ты, Шиш. Митькины картины стоят во сто раз больше. Так, как он, никто не сможет. А ты дурак. И все вокруг дураки. Поэтому и не покупают. Нашелся человек, купил. Где-то в чем-то вы правы, Люся, - изящно откусив бутерброд с икрой, включился в разговор Зиновий Гердович.
– Шиш не может по достоинству оценить Митиных работ, и это понятно. Но не стоит судить так строго, ведь человек не виноват, из какого теста его лепили, и что кто-то когда-то по пьянке забыл положить в это тесто соль!
Оценив традиционную тонкость шутки Зиновия Гердовича, компания разразилась веселым смехом. Шиш не понял до конца, причем здесь соль и тесто, но все же разобрал, что смеются над ним. Почему вы, Зиновий Гердович, всегда насмехаетесь? Я сирота, а вы говорили, что сирота - дитя природы, и над ним смеяться грешно. Вы ведь так говорили, зто я точно помню. Вы когда напьетесь, как сволочь, хорошие слова говорите, а вот если не допьете, то злой. Это вы правы, Шиш. Трезвый я зол. Но справедлив, заметьте. Лицемерие и лесть не на пользу человеческому развитию. Ведь еще Пушкин сказал: ?Тьмы истин нам дороже нас возвышающий обман?. Поэтому иногда человеку следует говорить правду, какой бы нелицеприятной она ни была. Это помогает ему избежать тщеславия, гордыни, невежества, деградации, в конце концов. Вот вы снова непонятно говорите. Вы ведь специально непонятно говорите, чтобы злить всех, потому что вы злой, а злой потому, что до кондиции не дошли, выпили мало. Правда, Зиновий, брось ты умняк травить. Выпей лучше. Зачем ссориться? разряжает обстановку добродушный и хмельной Кутя.
Митя наблюдает за разговором, улыбается, кажется, получая истинное удовольствие от их болтовни. Извольте, я не откажусь, если Дмитрий Семенович не осудит. Ведь то, что говорит Шиш...
Люська, кашлянув, поднимает фужер: Я хочу выпить за Митю. Мы все обязаны ему. Если бы не он, никто бы здесь не болтал сейчас на сытый желудок, а может, и не жил бы давно. Ведь именно благодаря Мите, признаемся честно, мы не на кладбище, а до сих пор на этой земле...
Митя смотрит на Люську, но уже не слышит ее. Чудная космическая музыка слышится ему. Странный сюжет в легкой туманной дымке снова возникает в его воображении. Утихает космическая музыка. Исчезает странный сюжет. Митя снова возвращается в реальную действительность и слышит голос Зиновия Гердовича: Когда я впервые лег с ней в постель, она была такой нетронутой. От нее пахло ребенком. Я ей сказал об этом. А потом выяснилось, что у нее маленькая дочь, которая просто писалась в постель, в которой мы лежали.
Шиш заливается смехом. Остальные тоже смеются. Грустно улыбается Люська. Задумчив Зиновий Гердович. Скажите, Митя, о чем бы вы мечтали?
– снова начинает он. Не знаю... Наверное, о том, чтобы жизнь продолжалась такая, какая она есть. Я мечтаю о том, чтобы рядом были друзья, верные, надежные, такие, как вы. Еще я хочу не переставая рисовать мир, который я иногда вижу. Мне кажется, другой жизни мне не нужно. Стало быть, вы удовлетворены вашей сегодняшней жизнью? Представьте себе. Тогда позвольте не согласиться с вами, Митенька, потому что я на этот счет думаю совершенно иначе и поэтому у меня есть довольно необычная мечта. Она вам, конечно, покажется странной. Однако, увы. Простите меня, Митенька, но что наша жизнь? Ведь то, что с нами происходит, в сущности, до того глупо, мерзко и нелепо, что иногда хочется мечтать о смерти. Да-да. Не смейтесь. Я действительно время от времени об этом мечтаю. Ведь рано или поздно все мы умрем. И вот, когда придет мой час и я наконец сброшу с себя это немытое, костлявое тело, я буду жить вот в этих чистых голубых цветах, укрываясь по утрам прозрачной росой, нежась в утренних солнечных лучах, умываясь теплыми летними дождями, кутаясь в зябкие ночные туманы. А потом однажды утром меня сорвет хрупкая детская рука, это будет девочка с голубыми глазами. Она положит меня между страниц любимой книжки о путешественниках и засушит для гербария. Вот моя мечта... Вы нисколько не изменились, Зиновий Гердович, и я искренне рад этому, - с грустной улыбкой замечает Митя.
– Вы просто прекрасны. Ну и что?
– так же искренне удивляется Шиш.
– Это все? Зиновий на старости рехнулся - хочет попасть в гербарий.