Вызываем огонь на себя
Шрифт:
Майор Колосов, получив эту важную радиограмму, немедленно направил копию начальнику штаба Западного фронта генерал-майору Корнееву и ночью выслал самолет «У-2» за картой авиабазы. Самолет, благополучно пролетев с выключенным мотором мимо Сещинского аэродрома, сел на освещенную сигнальными кострами посадочную площадку в сердце Клетнянского леса. План был доставлен на Большую землю. Генерал Корнеев доложил о плане Военному Совету. Военный Совет штаба фронта во главе с маршалом Жуковым наложил резолюцию: «Сещу бомбить сегодня».
«Сещу
В то утро «мушкетеры» вышли на работу с воспаленными от бессонной ночи глазами. Баулейтер охрип, подгоняя их. Кое-как дотянули до обеда. Днем восток заволокло темными тучами. Далеко за Десной ветвисто вспыхивали молнии. Надвигалась гроза.
— Это будет самая великолепная гроза в моей жизни! — многозначительно сказал пылкий Ян Маленький Яну Большому.
— И быть может, последняя гроза, — ответил его рассудительный друг, — ведь мы вызываем огонь не только на гитлеровцев. Бомбы — они не разбирают, где свои, а где чужие, где поляки, а где швабы!
«Сещу бомбить сегодня»…
В то утро Аня получала новое удостоверение. Когда немец в штабе авиабазы потребовал, чтобы Аня Морозова сделала отпечатки левого и правого больших пальцев в «персоненаусвайс» — удостоверении личности, — глаза у этого немца полезли на лоб. Отпечатков не получилось.
— Попробуй снова! — сказал он Ане, бросая ей новый бланк удостоверения.
Аня снова потерла пальцы о смоченную темно-фиолетовыми чернилами подушечку и снова прижала пальцы к бланку там, где около места для фотографии значилось: «Оттиск больших пальцев…» И снова вместо ясно различимых отпечатков получились кляксы.
Немец — это был переводчик Отто Август Геллер — схватил Аню за руку и так и впился глазами в большой палец. Свистнув от удивления, он еще крепче схватил девушку за руку и повел по коридору прямо в кабинет начальника службы СД при комендатуре Сещинской авиабазы.
— Оберштурмфюрер! — чуть не закричал он, волнуясь. — Разрешите доложить: у этой русской — небывалое, феноменальное дело — не имеется отпечатков пальцев!
Аня плохо, с пятое на десятое, но все-таки понимала немецкий. Как было не понимать — ведь она проработала уже месяцев девять прачкой и судомойкой на немцев.
— Ты, наверное, опять пьян, Геллер? — спросил СС оберштурмфюрер Вернер, брезгливо и строго глядя на переводчика. — По гауптвахте соскучился?
— Да не сойти мне с этого места, оберштурмфюрер! Пить мне желудок не позволяет, а у девчонки в самом деле нет отпечатков пальцев! Редчайший экземпляр! Может, это признак вырождения у славян?
Скептически усмехнувшись, Вернер взял Аню за руку и с минуту внимательно разглядывал ее пальцы. Потом, откинувшись в кресле, не спеша вытер руки носовым платком.
— Вы работаете у нас прачкой? — спросил он Аню. — Это видно. И еще видно, что ты болван, Геллер! — со вздохом сказал оберштурмфюрер. — А также пример вырождения. И от тебя опять разит шнапсом. Эта девка работает у нас прачкой и пользуется эрзац-мылом, в котором
Выйдя из здания штаба с новым пропуском в кармане, Аня взглянула на свои натруженные руки. Все время в горячей воде и это проклятое немецкое эрзац-мыло!… Но ничего не поделаешь. И совсем неизвестно, когда все это кончится…
С тазом под мышкой, в своем неизменном белом платье, пошла Аня по улице военного городка, с любопытством глядя вокруг. Она помнила этот военный городок еще тогда, когда он строился до войны, когда вокруг, как и сейчас, пахло известью и краской. Только тогда дома строили команды красноармейцев. Голые по пояс, загорелые, перекидывались они улыбками и шуточками с девчатами, провожали взглядами ее, Аню Морозову, когда она, надев лучшее свое ситцевое платье, шла со справкой об окончании восьмилетней сещинской школы наниматься счетоводом в штаб авиационной дивизии. А над Сещей летали «ишаки» и «чайки», и все пели песню из кинофильма «Истребители»:
Любимый город может спать спокойно И видеть сны, и зеленеть среди весны…Давно исчезли те красноармейцы из сещинского военного городка, давно не ходят они в поселок Сещу к девчатам. Давно улетели и краснозвездные «ястребки» и тяжелые «ТБ-3» с Сещинского аэродрома на восток. Многие из тех, что носили золотистые крылышки в голубых петлицах, уже отдали свои молодые жизни за Родину где-нибудь под Москвой или под Сухиничами, под Духовщиной или Кировом.
По брянской земле ходят, горланят свою «Лили Марлен» солдаты из Висбадена и Шнайдемюля, Гамбурга и Мюнхена.
Аня с тоской устремляет взор туда, где за полями и лесами проходит фронт, туда, где лежат в руинах освобожденные зимой города и гордо стоит свободная Москва. Много раз прилетали оттуда ночью наши самолеты, но им не удавалось, никак не удавалось прорваться к Сещинской авиабазе. Много под Сещей врезалось в землю советских самолетов. На базаре полицаи, смеясь, покупали ложки, сделанные из дюраля самолетов, сбитых на подступах к Сеще. Охотно покупали эти «русские сувениры» и немецкие летчики.
Вот и двор пакгауза, в котором Аня вместе с другими женщинами уже столько беспросветных месяцев стирает немецкое белье. Прачки — Лида Корнеева, Люська, Паша — стоят босые, в фартуках, с распаренными лицами у грубосколоченных скамеек, стирают белье в дымящихся паром корытах.
— Ну как, Аня? — окликает ее Люся Сенчилина. — Получила новый «аусвайс»? Как на фотокарточке вышла? Красивая?
Люська все такая же. Ей все нипочем. Никому в голову не придет, что эта девчонка — подпольщица.