Вызываем огонь на себя
Шрифт:
В деревне на пути от Сещи к лесу, в поселке Преснова Пильня, Аня встретилась на явочной квартире с Федором и Дядей Колей. Они тоже непременно хотели, чтобы организацию возглавила Аня Морозова.
— Пойми, Аня, — уговаривал ее Данченков, — больше некому. Да ты и так фактически руководила половиной организации. Твоя группа девушек, польская группа, чехословацкая группа — ты создала все эти группы. Они за тобой и останутся. А остальные группы Поварова — в Сеще и сещинской полиции, в Вельской, Яблони, Радичах — и дубровская организация будут действовать самостоятельно. Они не должны знать тебя и твоих подпольщиков. Мы уже с Дядей Колей подумывали о том,
— Извините, Федор Семенович! — прошептала Аня, вытирая концами косынки брызнувшие из глаз слезы. — Вот видите, какой из меня командир! Девчонка я, слезы у меня близкие!…
Успокоив кое-как Аню, Данченков и Дядя Коля указали Ане два канала связи для передачи сведений из Сещи в лес. Аня заучила новый пароль.
— Пароль очень прост, — объяснил Дядя Коля, поглаживая рыжую бороду. — Сегодня шестнадцатое сентября. Тот, кто придет к тебе, назовет цифру, состоящую из вчерашнего и завтрашнего числа. Итак, какой пароль сегодня?
— Пятнадцать-семнадцать, — без запинки ответила Аня. Ей вспомнился первый пароль — свой собственный красный шарф на шее Маруси Кортелевой из Шушарова. Всего три с половиной месяца прошло, а сколько пережито, сделано, выстрадано…
— Точно! — довольно улыбнулся Дядя Коля, ласково поглядывая на Аню своими голубыми, с лукавинкой глазами.
Данченков с трудом узнавал Аню. «Как меняет людей нечеловеческое напряжение подпольной работы! — думал он, глядя на двадцатилетнюю девушку. — Да, ей можно доверить организацию…»
— А в отряд, Анюта, не просись и не думай, — сказал ей серьезно Данченков. — В Сеще ты в десять, сто раз больше сделаешь! Безопасности ради надо поручить одним членам организации — Венделину, например, — только разведку, а поляки пусть займутся диверсиями. Группы расширять дальше не нужно. Мы сильно на тебя надеемся, Аня. Понимаешь, это как эстафета… Костя погиб, теперь на тебя надежда… Мы в тебя верим.
«Мы верим в тебя!» Всю дорогу — всю нелегкую дорогу из леса в Сещу — вспоминала Аня эти слова. Она понимала: это емкое слово «мы» вмещало в себя всех партизан, народ, Красную Армию, ту Москву, которую так и не увидел Костя Поваров и которую ни разу еще не видела сама Аня.
Наверное, самым черным днем для Ани был день, когда Сещу облетела весть: «Полицай Поваров подорвался на партизанской мине!» По улицам поселка, по тряским колеям медленно катила полицейская подвода. Из-под рогожи торчал разодранный взрывом сапог. Под колесами шуршали желтью палые листья, а сещинцы, глядя вслед подводе, ворчали вполголоса: «Собаке собачья смерть!»
Аня стояла и смотрела, и все плыло перед ее глазами — и удалявшаяся телега, и закатное багровое солнце. А сердце, набухая невыносимой болью, ширилось и ширилось от беззвучно надсадного крика.
Никто тогда не знал, что придет время и назовет Сеща свою школу именем героя и на могиле Кости Поварова поставит обелиск…
Глава седьмая.
В ДНИ СТАЛИНГРАДА
НАЛЕТ НА ПРИГОРЬЕ
В честь 25-й годовщины Великого Октября
Операцию в Пригорье военные историки и сегодня считают одной из десятка самых блестящих и крупных партизанских операций Великой Отечественной войны. Если случится вам проезжать по железной дороге Рославль — Брянск, вы увидите, сойдя на неприметной станции Пригорье, мемориальную доску, установленную не так давно, в сентябре 1958 года, в ознаменование пятнадцатилетия освобождения Смоленщины, с такой надписью: «Здесь на станции Пригорье в ночь на 5 ноября 1942 года партизанской бригадой имени С. Лазо был нанесен удар по крупной прифронтовой базе немецко-фашистских войск. Во время этого налета было уничтожено 17 самолетов, эшелон с бронетягачами, 2 вагона с боеприпасами, 13 автомашин, склад с продовольствием и военным обмундированием, взорвана водокачка, выведен из строя узел связи, подорваны железнодорожные стрелки, семафоры. Убито 370 немецких солдат и офицеров. Героизм советских людей в годы Великой Отечественной войны не померкнет в веках».
А неподалеку — памятник. Советский солдат, сняв каску, навеки застыл, устремив торжественный и скорбный взор на братскую партизанскую могилу…
Другие отряды в ту памятную ночь помогали лазовцам — взрывали мосты, уничтожали связь. Отряду Толочина («Силыча») было приказано «беспокоить огнем своей батареи», состоявшей из одного дряхлого семидесятипятимиллиметрового орудия и одной «сорокапятки», гарнизон Сещинского аэродрома с тем, чтобы отвлечь его внимание от налета лазовцев на Пригорье.
Ночная неравная артиллерийская дуэль продолжалась до пяти утра. Шрапнельные снаряды зениток рвались в стороне от батареи. Партизаны-артиллеристы взмокли, поднося снаряды и перекатывая пушки с места на место, чтобы корректировщики сещинских батарей не нащупали их.
Полковник Дюда все же выслал отряд на помощь пригорьевскому гарнизону, но на шоссе его смяли лазовцы. В ту ночь Дюда потерял семнадцать самолетов в Пригорье. Этот налет побудил его просить начальство усилить сещинский гарнизон. Вернер, в свою очередь, ходатайствовал об укреплении на базе контрразведки — органов СД и ГФП. Немцы в Сеще теперь чувствовали себя точно в осаде.
Когда после сигнала отхода, сидя на зарядных ящиках и на лафетах, партизаны-артиллеристы мчались в лес, с Сещинского аэродрома поднялось около двадцати пикировщиков. На рассвете они полетели на северо-запад и долго кружили над Пригорьем, метались над мглистой лентой шоссе, разыскивая исчезнувших партизан. В дыму и тумане оплывали осветительные ракеты, грохотали разрывы слепо кинутых вокруг Пригорья бомб. Тех самых бомб, что должны были обрушиться в тот день на красноармейские окопы, а ночью, возможно, на Москву… А лазовцы и другие бригады, и отряды благополучно вернулись в лес.